Брачные узы - [90]

— А графа «женщины»? — спросила Tea в шутку.

— Женщины — совсем другое дело! Тут уж я не скажу «нет!». Женщины — великая вещь! Но, я всегда говорю, нужно быть осторожным! Женщины всякие бывают! Если попалась тебе стерва, да простит мне баронесса это слово, — прощай душевный покой! Френцль Гейдельбергер знает что говорит. Я это отлично изучил. За ваше здоровье, сударыня и господин доктор! Неплохое винцо, а? Не было и не будет ничего лучше, чем немного вина, я не прав? Немного: пол-литра — литр, чтобы только развеяться.

— А дети у вас есть, господин Гейдельбергер?

— Нет, сударыня, до этого еще не дошло. Но за этим дело не станет. В доме должен быть сын! Иначе заскучает женщина. Да и Густл тоже хочет ребенка. Я-то могу себе позволить это удовольствие! Зарабатываю прилично, — продолжил он не без самодовольства. — Начальником цеха на машиностроительном заводе! Только ступенью ниже инженера Шмидта — это дело!

Гордвайлю вино сейчас было совсем ни к чему. Особенно же ему не хотелось давать пить Тее, из опасения, что это может повредить ребенку. Кроме того, без особой на то причины ему крайне трудно было сейчас выносить общество Гейдельбергера, да еще в компании с Теей. Все его существо напряглось в каком-то ожидании, сердце трепетало, словно в предчувствии чего-то неприятного и абсолютно неизбежного Ему хотелось немедленно уйти отсюда, и он то и дело пытался подвигнуть к этому Тею.

— Что за спешка, господа? — спросил Гейдельбергер. — Может, закажем еще что-нибудь? Если уж нам так редко выпадает встретиться. Густл часто о вас спрашивает, господин доктор! — добавил он с особой улыбкой, обращаясь к Гордвайлю. — Я бы сказал, она словно тоскует по вам. Работящая женщина, а?

Tea искоса насмешливо посмотрела на мужа, что немного смутило его. Он не произнес ни слова.

Гейдельбергер продолжал настаивать:

— Итак, когда же вы придете, господин доктор? Что мне сказать Густл? А вы, госпожа баронесса?

Они обещали как-нибудь зайти в свободное время и направились к выходу. Гейдельбергер все еще испытывал «жажду» и остался. Было уже пол-одиннадцатого, но они все-таки решили дойти до кафе.

— Что она за женщина, эта Густл? — спросила Tea невзначай, без особого интереса.

— Простая женщина, — ускользнул от ответа Гордвайль, которому эта тема была неприятна. — Много не скажешь.

— Но ты, как видно, пользуешься у нее успехом. Странно…

Гордвайль промолчал, а про себя подумал: «Какое обостренное, однако, у них восприятие! Сразу заметила!»

— Этот Гейдельбергер совсем не дурак, как кажется поначалу. Надо будет заняться им как-нибудь… Что ты скажешь, если мы как-нибудь устроим маленький обмен, а?

Гордвайль прикинулся, что ничего не понял.

— Это могло бы быть интересно…

«Что тут может быть интересного!» — хотел ответить Гордвайль. Но вовремя сдержался. Лучше ему помолчать и не разжигать ее прихоти открытым противодействием. Так она, может, и забудет с течением времени. Ему претила сама мысль о том, что у его жены будет связь еще и с Гейдельбергером. Этого ему особенно не хотелось… Да еще чтобы с его ведома и согласия!.. Остальные — все равно!.. Он их не знает, да и вообще толком ничего не знает… Но вот так, в открытую, «с разрешения властей» — это нет! Уж лучше, чтобы она занималась этим втихую, так, чтобы он не знал… Не даст он на это согласия, не сможет… Скорей бы уже прошли дни беременности! Когда будет ребенок, все изменится к лучшему, тогда ему сам черт будет не брат. Тогда он все что угодно вынесет с легкостью.

Прежнее хорошее настроение его не возвращалось. Прежняя постоянная грусть, ставшая, казалось, частью его существа, снова грызла сердце. Он больше не обращал внимания на вечер, свежей прохладой льнувший к лицу, не замечал трамваев, с гулким лязгом проносившихся в обе стороны по широкому Шоттенрингу. Может быть, было бы лучше, сказал он себе, отправиться на прогулку одному, как он и собирался поначалу.

В кафе они нашли Ульриха и Перчика, изнывающих от застарелой скуки. Они сидели не разговаривая, словно все, что можно, было уже обговорено между ними. Глядя на них, Гордвайль вспомнил чердак в родительском доме, куда поднимались, быть может, раз в год, и как его передергивало, когда он касался валявшейся там пыльной рухляди. «Утварь, отжившая свой век и вышедшая из употребления», — подумал Гордвайль. Все, что они могут сказать и сделать в жизни, ему было известно заранее, казалось, в них заключена квинтэссенция скуки. Нет, внезапных порывов от этих людей не дождешься! Уйти бы отсюда, подумал Гордвайль, или хоть сесть за другой стол! Но Tea направилась прямо к ним. Физиономии обоих осветились, словно спасение пришло к ним, когда не оставалось уже ни малейшей надежды на него. Они деловито и целеустремленно рванулись с места, чтобы приветствовать вошедших. Некоторое время обсуждали всякие пустяки, без участия Гордвайля. Затем Перчик рассказал байку из американской газеты, о том, как одна молодая и красивая женщина (оба эпитета он добавил от себя, чтобы усилить впечатление) потеряла в автомобильной аварии правое ухо и дала в этой газете объявление, что она готова заплатить пять тысяч долларов тому, кто пожертвует ей свое правое ухо… Длина уха должна быть пять с половиной сантиметров, ни больше и ни меньше. И он уже прочел в другом номере, добавил Перчик, предложение женщины из Веллингтона, обладательницы уха требуемого размера, но та готова уступить его не меньше чем за десять тысяч.