Брачные узы - [77]

— Превосходно, господин доктор, — улыбнулась Tea.

Блеснув золотыми зубами, улыбнулся и доктор Крейндел.

— Это хорошо, милостивая сударыня! — обрадовался он. — Так и должно быть! Когда здоровье в порядке, то и аппетит… хе-хе…

«Принес же черт именно его! — с подавленной яростью подумал Гордвайль. — Неужели я должен с ним встречаться даже в единственный выходной!»

— А вы, господин Ульрих, — снова обратился доктор Крейндел к Ульриху, — вы тоже изволите заниматься изящной словесностью, как мой друг господин Гордвайль, или философией, если мне будет позволено спросить, конечно?

— Ни то, ни другое, — поспешил Ульрих с ответом. — Прямо противоположное!..

— Что прямо противоположное, позвольте узнать?

— Противоположное значит, что я вообще не пишу. Кроме писем, конечно, да и те крайне редко.

— Выходит по вашим словам, что вы вовсе не писатель! Жаль! Чутье подвело меня. А я полагал, что друг господина Гордвайля обязательно будет… по выражению Мерике, душа, обретшая свою половину и т. д. Так каковы ваши занятия, позволю себе спросить, поскольку один раз я уже ошибся…

— По профессии, — отвечал Ульрих, — я ощипываю птицу…

— Ха-ха-ха, — довольно расхохотался доктор Крейндел. — Как же я сразу не догадался! Выражение вашего лица, сударь, действительно как у… — как вы сказали? — ощипывателя птицы… В первый момент я колебался между ощипывателем птицы и философом и склонялся ко второму. Такая альтернатива, хи-хи-хи… Ну а это ваше занятие приносит ли доход?

— Разумеется! И еще какой!

— Это самое главное, мой друг. Как сказал Шиллер, достоинство каждого человека в его профессии, ибо… ну и так далее. Жаль, что у нас не остается времени. Вот и мой трамвай подошел. Но мне доставило огромное удовольствие, подлинное духовное наслаждение… Надеюсь, что это не последняя наша встреча. Мы еще многое сможем обсудить, сударь мой. До свидания!

Он торопливо протянул им руку и заскочил в уже трогавшийся вагон, откуда долго махал им рукой, сверкая золотыми зубами.

— Вот экземпляр! — сказал Ульрих. — Надо будет его как-нибудь «пощипать».

— Этого «пощипать» не так-то легко, — заверил его Гордвайль. — Он дюжину таких, как мы, обведет вокруг пальца. Я тебе ручаюсь, за эти несколько минут он успел изучить тебя с головы до ног. Впрочем, если он заинтересовал тебя, можешь как-нибудь зайти за мной на работу, в шесть вечера.

— Идем, кролик! — потянула его Tea за рукав. — Вот и наш номер.

Они поднялись в вагон и покатили к старому барону.

20

— Премерзкая погода! — встретил их барон, открывая дверь.

— Да, весьма прохладно! — согласился Гордвайль.

В «зале» уже расположился молодой Польди, вольготно разлегшийся на диване. Он читал газету, куря сигарету, воткнутую в коричневый, необычайно длинный мундштук, на коленях у него с довольным мурлыканьем дремал пятнистый, белый с серым, кот. Не подняв глаз от газеты и не изменив позы, он поприветствовал вошедших движением руки.

Братец Фреди прохаживался туда-сюда по «зале», глубоко засунув руки в карманы брюк. Улучив минуту, когда Tea направилась к зеркалу поправить прическу, он шепотом спросил Гордвайля, не будет ли у того денег; вопрос был брошен между прочим, как если бы речь шла о сущем пустяке, словно и не имеющем к нему, Фреди, никакого касательства, при этом он продолжал шагать взад-вперед. Отрицательный ответ, как видно, не произвел на него впечатления. Он зашагал дальше на длинных, как ходули, ногах, словно некая экзотическая птица, напевая в нос какой-то мотив.

В комнате безраздельно царила разъедавшая все вокруг застарелая скука, которая сразу же со всей силой навалилась на Гордвайля. У него возникло такое чувство, будто он попал в комнату, в которой много дней подряд пролежал больной, так что даже от стен и от мебели стал исходить характерный запах болезни. Захотелось подойти к окнам и распахнуть их настежь. Он обвел глазами комнату, словно увидел ее впервые, и поразился, насколько пестрой была обстановка: некоторые вещи были темные, массивные, старые, по всей вероятности, наследие предков, а с ними соседствовала мебель поновее и подешевле, серийного фабричного производства. На Гордвайля вдруг обрушилось ощущение общей бессмысленности всего вокруг, оно навалилось на него с такой силой, словно вдруг облеклось в грубую материю. У него болезненно сжалось сердце. Однако он сразу же взял себя в руки. «Вздор! — сказал он себе. — Все от бессонницы!» Он подошел к портрету старого барона и стал рассматривать его, как делал уже не раз. Этот писанный маслом, не слишком большой портрет висел между четырьмя портретами «основателей рода». Барон на нем был в мундире майора, в зрелом возрасте, с бородой, подстриженной как у императора Франца-Иосифа, и сейчас Гордвайль вдруг обнаружил, что выражение лица его было глуповатым. Эти маленькие глазки, голубовато-водянистые, сосредоточенно смотревшие в одну точку, не выражали ровно ничего. Их можно было бы спокойно затереть, нисколько не повредив портрету в целом. Нос, крепкий и энергичный, был выписан хорошо, бритый же массивный подбородок между языками разделенной надвое бороды резко выдавался вперед. Никакого сходства не прослеживалось между этим лицом и лицом Теи, никому бы и в голову не пришло, что она его дочь. Оба же сына, напротив, были похожи на отца. Особенно старший, Польди.