Брачные узы - [74]

«Что „женщина вроде нее“! — вскипел Гордвайль от ярости. — Ты и вправду неисправимый идиот! Она не хуже всех прочих женщин!..»

«Ты полагаешь? Возьмем, например, Лоти Боденхайм, разве она во всем походит на Тею? Или Женни Котлер? Да возьми кого хочешь! Нет-нет, дорогой мой! Не стоит закрывать глаза на очевидное!»

«Признаю, что она отличается от них, и именно за это я ее и люблю…»

«Любишь, говоришь? Не смеши меня! Вернее будет сказать… Но ты снова разозлишься, если я скажу…»

«Да говори же! Это интересно».

«Я бы сказал, — дерзнул голос, — боишься…»

«О-о, — застонал Гордвайль, — опять это несносное слово!.. Ослиная глупость! Если ты не прекратишь, сам будешь виноват… Я с ума сойду».

«Ну-ну, успокойся, любезный. Это так просто не делается! Поручусь тебе: с ума ты не сойдешь!.. Знаешь, чего тебе не хватает? Тебе не хватает немного смелости, только и всего!»

«Смелость-то мне к чему? У меня ее довольно!.. А кроме того, я не желаю ни с кем бороться… Я хочу только покоя, покоя!»

«То-то и беда! Ты веришь, что это тебе поможет… А это всего лишь отсрочка… В конце концов ты будешь вынужден принять бой!.. Иначе тебе не вырваться!.. Потом же будет много труднее…»

«Я сказал, что не собираюсь ни с кем бороться, и не стану! — упрямо бросил Гордвайль. — Да мне и не с кем бороться! Слышишь? Не хочу, не желаю! А теперь дай мне спать, спать, спать, спать!»

Гордвайль повернулся на бок, без устали повторяя про себя: «Спать, спать». Мысли его начали уходить куда-то в сторону, словно улетучиваясь из головы медленно-медленно; он делался все более воздушным, летел куда-то вверх, паря и соскальзывая по другую сторону сознания… Последняя слабая искра дотлевала у него в мозгу: «Спать». В тот же миг тишину пронзил деревянный скрип старого дома. Гордвайль резко привстал и уселся на постели. Ему пригрезилось, что он упал с высоты. Вслушался в тишину всеми порами тела и не уловил ничего. В тот же момент ему стало ясно, что то был лишь скрип старой, рассохшейся мебели. Он даже вспомнил, что скрип этот проник в его сознание в самый миг своего звучания, и это почему-то успокоило его. Но при этом он преисполнился ярости на квартирную хозяйку и ее «треклятую мебель». «Надо найти другую комнату, — сказал он себе. — Здесь невозможно спать…» Он снова улегся и был вынужден начать все сначала, ибо совершенно проснулся. Теперь нужно досчитать до тысячи, подумал он, иногда это помогает. Где-то часы пробили три раза. Иди знай, то ли это три четверти, то ли три часа. Нет, он не станет смотреть на часы! А впрочем, все равно!

Гордвайль начал считать. Но не успел он дойти до десяти, как его стал мучить вопрос, прекратился ли уже снегопад на улице. Если подморозит немного, завтра будет хороший зимний день, двенадцать, тринадцать, черт!.. Все будет наилучшим образом!.. Стоило морочить себе голову всяким вздором!.. Когда это было, сегодня или уже давно? Двадцать, двадцать один, двадцать два, Зошка… Если бы родители тогда узнали!.. Красивая девушка была, следует признать… Надо бы переделать конец рассказа, который он закончил вчера… Она не только бросает мужа, но и оставляет любовника, обоих вместе… В особенности второго… Еще подумаем! Пятьдесят шесть, пятьдесят семь, пятьдесят восемь. «Вы обо мне часто думаете, господин Гордвайль? А я так о вас все время, ай-ай-ай!» — послышалась обычная скороговорка квартирной хозяйки. И сразу же: «Достойная женщина ваша жена, господин Гордвайль, очень достойная женщина, пс-с-с!»

«Хи-хи, очень достойная!.. Образец приличия!.. Хо-хо!.. Вы ее еще не знаете!»

«Нет-нет! Я больше не могу, восемьдесят пять, восемьдесят шесть…»

«Конечно, когда у тебя не хватает смелости посмотреть правде в глаза! Обрати-ка внимание на намеки твоих верных друзей!.. А уколы дурака доктора Крейндела?! Что же, все-все-е высосано из пальца?! Да ты и сам все знаешь… Просто делаешь вид, что тебе ничего не известно, потому что так тебе удобнее… Потому что ты стремишься к надуманному, ложному покою. Но ведь не может быть, чтобы такое положение продолжалось вечно!.. Разве ты сам этого не понимаешь?!»

Гордвайлю казалось, что он теряет рассудок. По лбу его струился холодный пот. С лихорадочной поспешностью он стал искать на стуле спички. Чиркнул одну и взглянул на часы. До четырех оставалось пять минут. Он держал горящую спичку, пока не обжег кончики пальцев. Затем зажег еще одну и еще. Первый раз в жизни он боялся темноты и безумных навязчивых мыслей. Бросил взгляд на соседнюю кровать. Tea спала на боку, лицом к окнам. Прислушавшись, можно было различить ее мерное тихое дыхание. А кроме него — ни звука, ни дуновения. Тишина была тяжелая, почти осязаемая, полная враждебной дремы. И маленькое пламя спички горело, мерцало, меркло, как неверный, обманчивый огонек, гасло совсем и снова вспыхивало при быстром чирканье новой спички. Неожиданно Гордвайля закружило в вихре дикой ярости к этой лежавшей рядом с ним женщине, как будто она была единственной причиной всех его мучений с самого рождения. В этот миг он совсем не думал о ребенке. Все было ему безразлично. Он никого не видел перед собой, кроме этой высокой женщины, когда она держит его на руках, кружась по всей комнате. Он чувствовал страшную обиду: самая основа его личности была поставлена под сомнение — в этот миг он смертельно ненавидел эту женщину. Сейчас он был готов одеться и уйти, уйти далеко-далеко, чтобы никогда не возвращаться. Не все ли равно, в самом деле! Ему никто и ничто не нужно! Вместе с тем он ясно ощущал, что никогда, никогда не сможет этого сделать; что навеки, на всю жизнь, до самой смерти повязан с этой женщиной; что судьбы их сплелись воедино без надежды на избавление. И тут его снова озарила мысль о ребенке, и он сказал себе: вздор! Ведь я люблю ее, несмотря ни на что! Как может одна бессонная ночь так свести человека с ума! Не зря преступления совершаются ночью! Когда сон бежит от человека, тот способен на все. Бессонница — удел умалишенных и больных. «Ночь исполнена безумия и зла», вспомнилась ему строка из какого-то стихотворения. Гордвайль снова улегся как человек, пришедший к окончательному решению. Отчаявшись заснуть сегодня, он смирился с судьбой. И тут нервное напряжение постепенно отпустило его, он почувствовал, как сильно устал, и спустя несколько мгновений задремал.