Брачные узы - [51]

Слезы снова потекли по лицу старой женщины.

— Я пошла домой, — возобновила женщина свой рассказ после минутного молчания, — чтобы принести ей одежду. Фрицерла оставила у консьержки. Она хорошая женщина, наша консьержка, муж у нее умер с год назад. Значит, принесла я ей одежду в участок. Она сидела там молча на скамье, несчастная девочка, и смотрела прямо перед собой, как будто ее ничего не касалось. Я ее одела, она мне позволила, она была такая равнодушная. Когда я кончила ее одевать, она только сказала мне: «Мы ведь идем теперь домой, мама. Виктор (это мой зять) рассердится, что я так задержалась. Он голодный после работы». Так она сказала, но не сдвинулась с места. А о Фрицерле даже не вспомнила. «Конечно, — говорю, — куда же нам еще идти, как не домой?» Но они не отпустили ее домой. Сказали, что окружной врач должен сначала ее осмотреть. И отправили ее в окружное управление. После осмотра врач мне сказал: «Вот что, любезная, должен вам сказать, что нервы у вашей дочери совершенно расстроены. Мы ее отправим в лечебницу. Она должна оставаться под наблюдением врача, всего несколько дней, самое большее две недели. Не пугайтесь, любезная, она будет в отделении Вагнера-Яурига, это отделение нервных заболеваний». Вы не можете себе представить, какой ужас я испытала. Душа у меня ушла в пятки. Вы ведь наверняка слышали, какая слава у Вагнера-Яурига, человеческую жизнь там ни во что не ставят! В первый момент я ни звука не могла произнести. Я, наверно, так побледнела, что врач предложил мне стул и послал принести воды. А Франци сидела такая спокойная, словно ее это вовсе не касалось. Я стала просить, доказывать что-то — все напрасно! «Это, несомненно, черная меланхолия, — сказал доктор. — Меланхолия с депрессивным психозом и мыслями о самоубийстве. Больной требуется круглосуточное наблюдение. Что вы будете делать, если она выбросится ночью из окна? Вы же ко всему прочему еще живете на третьем этаже! Разве вы можете обязаться нанять для нее двух сиделок, дневную и ночную? Ну, так как?!» Он позвонил в лечебницу, и через полчаса они прислали машину и отвезли ее в отделение Вагнера-Яурига. Я, конечно, тоже поехала с ней. Всю дорогу она молчала. Но потом, когда мы уже были в лечебнице и я собралась уходить, она вдруг разрыдалась: «Мама, где я?» — «В лечебнице, доченька, ты больна», — сказала я и почувствовала, что еще немного, и я сама упаду в обморок. «Я не хочу, мама! Не хочу! Я не больна! Я хочу домой, домой!» — она стала кричать и биться. Мне стало дурно, а когда я очнулась, ее уже не было рядом.

Старая женщина вытерла глаза. Рассказ поразил Гордвайля в самое сердце. С огромной жалостью он смотрел на несчастную мать.

— Вы думаете, она осталась там? — продолжила та с горечью. — Только три дня! Не более того! Они сказали, у них нет места! Что это было только временное решение, на несколько дней, а потом их переводят туда! А там уже держат несколько недель, а то и месяцев, никогда нельзя знать заранее при этой болезни, сказали, иногда это на два месяца, а иногда даже полгода, а у них нет места. Я протестовала, плакала, умоляла их. Говорила с профессором, с самим Вагнером-Яуригом. Он мне сказал: «Посмотрим. Если только будет возможно, то охотно. Но если в администрации говорят, что нет места, значит, нет, и мое вмешательство ничем не поможет. А там, кстати, лучше, чем здесь. У нас старое здание, а у них все самое современное и приспособлено для удовлетворения потребностей больных. Только название пугает. Но это просто предрассудок, и больше ничего!» Когда же я на следующий день пришла проведать ее, мне сказали, что ее еще утром перевели в Штайнхоф. И с тех пор она там, — закончила старая женщина.

Гордвайль помолчал. Спустя минуту спросил:

— Как она себя чувствует сейчас? Стало лучше?

— Разве я знаю? Кто это может знать? Неделю назад врач сказал, что ей сильно лучше и что если так пойдет и дальше, то через два месяца она сможет вернуться домой. Я сама ничего не могу понять. В первое время она отказывалась от пищи. Хочет уморить себя голодом, так сказала. Вынуждены были прибегнуть к принудительному кормлению. Она была ко всему безразлична и, представьте себе, даже не хотела меня видеть, когда я приходила к ней. О ребенке тоже не спрашивала, все время молчала. Сейчас она уже немного разговаривает, кушает то, что я ей приношу. Один раз я взяла с собой ребенка, еще в самом начале, думала, она обрадуется, но она не обратила на него никакого внимания. С тех пор я его больше не приводила. Зять навещает ее только раз в неделю. Он все время занят. Два дня назад попросила, чтобы я принесла ей апельсин. Сейчас она, верно, уже ждет меня, смотрит в окно, как в те дни, когда знает, что я приду, — сестра мне рассказала. Несколько дней назад даже спрашивала ее, сестру, о ребенке. И все время хочет домой. Разлука с нами просто разрывает ей сердце. Не пускает меня, когда я собираюсь уходить. Просит, чтобы я взяла ее с собой, — плачет, умоляет, бежит за мной до самой двери. Всякий раз, когда я возвращаюсь от нее, два дня болею. Не могу видеть страданий бедной девочки.