Брачные узы - [142]

В назначенный вечер, часам к десяти, я направился к вилле, захватив с собой инструменты, которые всегда были у меня наготове. Через прутья ограды виднелось здание, весь второй этаж, в котором располагались комнаты старика и его дочери. Это была удаленная от центра города улица вилл и особняков — тихая, без всякого движения. К тому же был ненастный вечер в конце февраля, на улице — ни души. Я отлично представлял себе дом снаружи — за два предыдущих дня я изучил его вдоль и поперек. Перемахнул через ограду, которая была не слишком высока, и спрыгнул в сад. В тот же миг открылась дверь, и кто-то вышел. Я затаил дыхание и стал ждать. Потом узнал слугу. (У них был только один слуга и повариха.) Тот отворил калитку и выскользнул на улицу. Удача улыбается мне, подумал я, теперь нельзя терять ни минуты. Когда шаги слуги затихли, я подобрался поближе и заглянул в кухонное окно. Повариха, уже пожилая женщина, была занята чтением газеты. Я подошел к парадной двери, проверить, вдруг она не заперта, и, к своему изумлению, действительно нашел ее открытой. В мгновение ока я скинул ботинки и спрятал их в саду, бесшумно вошел в прихожую и единым духом поднялся во второй этаж. Открыть дверь не составило для меня труда, у меня были отличные инструменты, и очень скоро я оказался внутри. Все шло очень гладко. За пятнадцать минут я проверил все дыры и щели и не остался внакладе. Наличных денег много я не нашел, всего несколько сотен марок, но зато обнаружил шкатулку с фамильными драгоценностями, которую специально не искал, а наткнулся на нее походя. Вышел как вошел, травинка не шелохнулась, и после часа ходьбы (взять извозчика я побоялся) вернулся домой. Когда я открыл шкатулку, у меня потемнело в глазах: целое состояние заключалось в ней. Там были жемчуг, кольца, серьги, браслеты, в том числе старинные и очень ценные, блеск камней заполнил всю комнату. При виде этого богатства мной овладел страх. После мне стало известно, что все это стоило больше полумиллиона марок. Я вернул все в шкатулку, кроме трех колец, которые положил в карман. Спрятал шкатулку среди одежды в чемодан, запер его, как следует, и в ту же ночь отнес его к тете Берте на сохранение до утра. Потому что решил на следующий же день уехать в Гамбург, а оттуда на корабле отплыть в Нью-Йорк. У тети я пробыл часа два, потом вернулся домой.

Назавтра мне пришло в голову продать одно кольцо за шестьсот марок мелкому скупщику драгоценностей. После чего я купил себе билет на вечерний поезд. И тут бес меня попутал попытаться продать и два других кольца. Другой ювелир, которому я их предложил, осмотрел их со всех сторон, проверил как следует камни, спросил о цене (я запросил три тысячи марок — немалые деньги, — чтобы не вызвать подозрений), и мы сошлись на двух тысячах семистах. Но он сказал, подлец этакий, что сейчас у него нет на руках такой суммы и что мне следует прийти за деньгами в три пополудни. До того времени он найдет деньги, и сделка совершится. И как вы думаете, что я, дурак, сделал? Так-таки и вернулся в ту лавку в три часа. Молодой был, смелости не занимать, но голова соображала плохо. И из-за такой глупости угодил в ловушку. Кинулся прямо как мышь в мышеловку. Только перешагнул порог лавки, как сразу был окружен тремя сыщиками: доносчик уже выдал меня сыскной полиции. Шкатулку, впрочем, они так и не нашли, я заладил одно: шкатулку выкинул в Шпрее. Они там все дно перелопатили, но, понятно, остались с носом и тем не менее приговорили меня к четырем годам тюрьмы. Ничего не помогло.

А шкатулка? Ее я так и не увидел больше, мил-человек. Как если бы она и вправду утонула в Шпрее. Когда я отбыл срок, меня выслали в Вену. Денег не было, я не мог сразу же вернуться в Берлин, а тем временем меня взяли на военную службу. Только год спустя сумел я получить месячный отпуск и поехал в Берлин. Ни тети не нашел, ни чемодана, как сквозь землю провалились! Все мои поиски и расспросы были напрасны. Никто в том доме, ни один человек на этой улице не мог рассказать мне ничего о ней — этакая старая воровка! Просто украла мои драгоценности и скрылась. Эх, если бы я ее тогда поймал! Я бы ей живот распорол, старой падали! Но мне нужно было возвращаться в армию, и так все оказалось напрасно!

Он замолчал. Угловатые груды под одеялами на рядах коек вокруг с трудом виднелись, освещенные тусклым светом. В пространстве разносился тяжелый разноголосый храп, в котором время от времени прорывался стон и иные людские всхлипы. Час наверняка уже был не ранний.

— А Чортонеску и ваш отец, с ними что сталось?

— Когда закончилась моя армейская служба, Чортонеску заболел. В молодости он подхватил венерическую болезнь, от которой, правда, в свое время излечился. Но болезнь эта коварная. Никогда нельзя быть уверенным, что она прошла. Она остается в крови, без внешних признаков или боли, а как стукнет человеку пятьдесят, она тут как тут, и нет от нее никакого спасения. С Чортонеску случилась мозговая горячка. Разумом он помешался. Несколько недель провалялся в больнице, страдая ужасно, а под конец умер. А два года спустя умер и отец. После смерти от него осталось одно-единственное кольцо, которое я и продал за триста крон.