Брачные узы - [136]

Женщина, поблагодарив его, взяла газету, но не уходила. После минутного молчания она произнесла:

— Не могли бы вы, милостивый государь, оказать мне небольшое денежное вспомоществование? У меня нет денег заплатить официанту за кофе.

Гордвайль не поверил своим ушам. И тем не менее достал деньги, отложил в сторону стоимость собственного кофе и протянул ей остаток: шестьдесят грошей.

— Больше у меня нет.

Женщина довольно улыбнулась и в тот же миг вернулась за свой столик, оставив «Tagblat» на столике Гордвайля. Весь кипя, Гордвайль вскочил с места, схватил газету и кинулся с ней к женщине.

— Не вы ли только что хотели почитать объявления! — почти закричал он, весь пунцовый от гнева. — Вот они, объявления, вот они!

Он стал тыкать пальцем в последние страницы.

— Что вам угодно, сударь? — нагло ответила она. — Я совершенно не желаю читать объявления! Не станете же вы заставлять меня читать объявления, когда я совершенно не желаю этого делать! Как вам это понравится?! — громко выпалила она, как бы призывая присутствующих в свидетели.

— Ах так! Тогда вы не имеете права выпрашивать милостыню, ясно?!

— Кто выпрашивает милостыню?! Вы сами нищий, обиваете пороги! Только послушайте, какая наглость!

— Если вы сию же минуту не вернете мне шестьдесят грошей, я позову полицейского!

— Какие шестьдесят грошей?! Да кто у вас брал шестьдесят грошей?! Вы пьяны, милейший! Нужны мне ваши деньги! Я сама могу дать вам шестьдесят грошей, и даже больше! У меня денег побольше будет, чем у вас!

Гордвайль застыл на месте и изумленно смотрел на нее. Курносый ее, остренький нос еще больше покраснел, а маленькие мышиные глазки уставились на него с нескрываемой ненавистью. Внезапно в нем поднялась волна отвращения, так что его чуть не вырвало, он повернулся и сел за свой столик с газетой в руке. Позади еще раздавалась ругань женщины:

— Нищий! Полоумный! Хотел заставить меня читать объявления! Ты еще дождешься у меня!

Последние слова она говорила, уже обращаясь к нему на «ты». Гордвайль спрятался за газетой, чтобы не видеть ее безобразной рожи, но это не помогло. Ее нос проникал через газету и стоял у него перед глазами, брань звенела в ушах. Сидеть здесь стало невыносимо. Он крикнул официанта, расплатился и вышел.

Утро было уже в разгаре. Пасмурное утро поздней осени. Усталый, Гордвайль плелся еле-еле, под конец зашел снова в Хаупт-аллее Пратера, посидел какое-то время на давешней ночной скамейке, встал и отправился пройтись по Пратерштрассе. Время от времени он останавливался у витрин уже открывшихся магазинов, рассматривал выложенные там товары, бесцельно, ничего не видя перед собой, пока наконец не пробило девять. Тогда он отправился домой. Для пущей уверенности постоял еще с четверть часа на углу, дабы избежать встречи с женой, затем поднялся к себе. Теи не было. Гордвайлю показалось, что он не был здесь много дней. Комната выглядела странной, словно чужой. Но времени понять, что к чему, у него не было. Он запер изнутри дверь и повалился на ворох белья на своем диване, как был, в одежде и ботинках. Заснул он мгновенно.

31

В половине третьего после полудня Гордвайль проснулся. Голова его болела, во рту стояла неприятная горечь. Сразу же в памяти всплыла прошедшая ночь, казавшаяся теперь давящим кошмаром, постыдным и неприятным в каждой своей позорной детали. Но времени не было: нужно было позаботиться о ночлеге на предстоящую ночь.

Одним прыжком Гордвайль вскочил с дивана, освободился от пальто и пиджака и взялся за бритье. Бреясь, он взвешивал, у кого бы занять денег. Большинство приятелей не стоило брать в расчет: кого-то потому, что он уже был должен им приличные суммы и ему претило просить у них снова, кого-то потому, что на текущий момент они и сами были «налегке». Он постановил попробовать у фрау Фишер. Уж она-то наверняка не оставит его с пустыми руками, хотя он немало должен и ей.

Спустя какое-то время он вышел на улицу, имея при себе два шиллинга и сосущее чувство голода. Удача улыбнулась ему, и, несмотря на поздний час, он еще успел перехватить в маленькой столовой бульон и говяжье жаркое. Будучи единственным посетителем, он быстро глотал еду, ибо трапеза в общественном месте всегда вызывала у него какое-то ощущение несвободы. Затем он зашагал по серым и холодным улицам к центру города, размышляя над своим странным положением. Нет! Домой он не вернется, пока она однозначно не попросит его об этом! Она его выгнала — ей и искать примирения! А лебезить перед ней — это не для него! К тому же это и не поможет в данной ситуации. А если нет, подумал он с щемящей грустью, если нет, то ему придется подыскать комнату для себя одного. Когда все кончится, возможно, это окажется наилучшим решением. По крайней мере, он обретет хоть какой-то покой. Но чем больше он думал, тем явственнее ощущал, что, несмотря на желанный покой, никакое это не решение, он не купится на него. Жизнь была с ним жестока, он чувствовал, что задыхается. Нет воздуха, нет. Куда ни повернешься, двери захлопываются перед тобой. Требовалось, наверное, какое-нибудь решительное действие, чтобы вызволить себя из этой беды, что-то вроде внезапного освобождающего прорыва, мысль эта осторожно пробивалась в его сознании, но только он не знал, что и как нужно сделать. И еще: сейчас он чувствует себя таким слабым, таким неспособным на любой решительный поступок. Раньше, полтора года назад, у него было столько сил. Тогда он мог менять ход вещей так, как ему было угодно. Теперь все изменилось. Он разбит и бессилен. А так вот, в таком положении, и жизнь не в жизнь. Невозможно продолжать дальше в таком состоянии.