Брачные игры каннибалов - [33]

Не совсем так, конечно. Кое-что они делали. Например, один раз организовали программу по переработке жестяных банок. Дети собирали пивные банки, разбросанные по острову, и относили в частный центр переработки отходов, где при помощи пресса из банок получались аккуратные кубики на экспорт. Детям за это платили. Спрессованные банки вывозили в Австралию. Со стороны могло показаться, что это превосходная программа, приносящая доход, экологичный способ избавиться от мусора. Однако правительство решило проявить сообразительность, присущую лишь лишенным мозга морским моллюскам, и ввело налог на экспорт. Неважно, что товар, который в данном случае вывозили, был мусором, загрязнявшим остров. Правительство, как объяснил мне один из министров, «заслуживает свою долю». Ну прямо как главарь мафии со Стейтен-Айленда! Поэтому Тарава и поныне захлебывается под грузом пивных банок, разбросанных повсюду.

Однако пивные банки не вызывают такого отвращения, как грязные подгузники. Один только взгляд на них провоцирует рвотные позывы, особенно если ты не состоишь в родственных связях с их бывшим пользователем. И вот, при помощи палки, я собрал их и бросил в ржавую бочку для сжигания мусора. Не имея другого выхода, мы сжигали все – пластик, пенопласт, бумагу, даже просроченные лекарства, найденные в аптечке и рассказавшие нам все о недомоганиях, которыми страдали предшественники Сильвии. На всякий случай предупреждаю, что, если вам когда-нибудь захочется избавиться от ингалятора, не стоит бросать его в огонь. Если, конечно, вы не хотите оглохнуть и оконфузиться от взрыва до конца дня.

Итак, я стал щедро поливать подгузники керосином, но проходящая мимо Тьябо заметила, чем я занят.

– Вы хотите сжечь подгузники? – спросила она.

– Да, – ответил я.

– Нельзя.

– А я уверен, что можно.

– Нельзя жечь подгузники.

– Почему это?

– Сожжете попу младенца!

Я оторопел. Застыв со спичкой в руке, напрягся и задумался, не упустил ли чего-нибудь. На всякий случай проверил остатки подгузников. Нет, ни одного младенца к подгузнику не прилипло. Я сказал об этом Тьябо.

– Неважно, – замотала она головой. – Сожжете подгузники – попа у младенца загорится!

Тьябо вытащила подгузники из мусора и снова выбросила их на риф. Я же был озадачен. Я люблю детей и ни при каких обстоятельствах не сделал бы ничего, что навредило бы их попам, но слова Тьябо остались для меня загадкой. Я понял, что она имела в виду.

– Тьябо, – сказал я, – как сжигание подгузников может повлиять на попу младенца?

– На Кирибати, – объяснила она, – мы верим, что если сжечь чье-то… как это называется?

– Дерьмо, – подсказал я.

– Точно, – хихикнула она. – Так вот, если сжечь дерьмо, то задница тоже сгорит.

Я попытался прибегнуть к холодной, бессердечной западной логике.

– Тьябо, – сказал я, – могу доказать, что, если сжечь подгузник, никакого вреда младенцу не будет. Можем провести эксперимент. Я буду жечь, а ты слушать, заорет ли где-нибудь ребенок.

Тьябо ужаснулась:

– Нет!

– Клянусь тебе, ни один ребенок не пострадает.

– Неправда! Вы злой ай-матанг.

Я не хотел быть злым ай-матангом. Мне нравилось думать о себе как о добром ай-матанге, попавшем в сложную ситуацию.

– Но, Тьябо, нельзя же так. Жить в окружении грязных подгузников вредно для здоровья.

Она задумалась и предложила:

– Давайте я напишу объявление.

Мы взяли картонку, и она написала на ней что-то на ай-кирибати. Я понял только два слова: табу и ай-матанг.

– Что это значит? – спросил я.

– Бросать подгузники на риф запрещено, иначе их сожжет ай-матанг.

– Здорово. Думаешь, сработает?

– Наверняка.

Мы повесили картонку на кокос у рифа. Проверить эффективность объявления удалось лишь в воскресенье. Подгузники стоят недешево и используют их нечасто – лишь по выходным. Дело в том, что во всех без исключения церквях на Кирибати царила бессовестная принудиловка, будь то католическая церковь или протестантская, мормоны, церковь Бога или любая другая религиозная организация, обосновавшаяся на Тараве. Случись кому-нибудь не выплатить ежемесячный церковный взнос, который обычно составлял 30 процентов и без того скромного дохода семьи, этого человека публично отчитывали перед всеми прихожанами за невоздаяние Господу должного. А матери, которая решит пропустить четырехчасовую службу и остаться дома с новорожденным, грозил вечный стыд и позор.

И вот в воскресенье, когда церкви наконец выпустили своих прихожан на свободу, я с удовольствием наблюдал за тем, как одна женщина приблизилась к рифу, держа в руках испачканный подгузник, на минуту остановилась, прочла объявление, развернулась и ушла, очевидно решив пощадить задницу своего ребенка и подыскать для мусора другое место. И правильно, дамочка. Где угодно, но не на моем дворе.

С каждым днем я все больше проникался уважением к Тьябо. Она знала все о жизни на Кирибати, вовремя пресекала глупости, совершаемые ай-матангами, и очень мне помогала. Вскоре я стал чувствовать себя на Тараве как дома. Мне казалось, что я подстроился под ритм острова и начал понимать его культурные особенности. Потихоньку я адаптировался. Мы с Сильвией были здесь временными жителями, даже скорее гостями, однако старались приспособиться к жизни на острове, насколько это было возможно. Кое-где приходилось проводить черту – например, в случае с наглым обычаем бубути и подгузниками на дворе, – но в остальном мы лишь пожимали плечами, признавая, что таковы местные порядки. Остров ваш, что хотите, то и делайте. Конечно, Сильвия изо всех сил старалась научить ай-кирибати хоть немного задумываться о том, как они живут. Если бы не энтузиазм и чувство юмора ее коллег, она, несомненно, вскоре отчаялась бы, потому что на самом деле иностранцы на Тараве мало что могут изменить. Это не их остров.