Брачные игры каннибалов - [31]

Прошло несколько месяцев.

В приступе отчаяния я пошел в магазин и купил «Лучшие хиты Уэйна Ньютона» и «Меланезийские любовные песни». Когда я вставил кассету Уэйна Ньютона, магнитофон издал первобытный хрип и зажевал кассету. Я понял, что он хочет предостеречь меня от прослушивания этой пленки. К «Меланезийским любовным песням» он отнесся более дружелюбно. И вот, когда луна засияла над океаном, мы с Сильвией принялись слушать любовные баллады тихоокеанских островов. «Я заплатил за тебя две свиньи, женщина, так работай же, работай, / Пока я провожу свои дни, хлестая самогон под деревом баньяна».

Поскольку, кроме «Меланезийских любовных песен» и «Макарены», слушать было нечего, я стал радоваться каждый раз, когда электричество вырубалось. Тогда кошмарный техно-бит «Макарены» прекращался, и вскоре воздух наполнялся мелодичными напевами древних баллад, исполняемых сладкими, медовыми голосами. Ай-кирибати очень музыкальны. Поют все без исключения. Есть что-то необыкновенно трогательное, когда крутой на вид подросток вдруг затыкает цветочек за ухо и начинает мурлыкать. И что поразительно, все поют хорошо, поэтому совершенно непонятно, отчего у ай-кирибати такой отвратительный музыкальный вкус.

К сожалению, обычно электричество все же работало. Иногда его не выключали по несколько часов, поэтому от бесконечных повторений «Макарены» у меня лопался мозг. Стояла жара. Мой роман продвигался плохо, и это еще мягко сказано. От прослушивания «Макарены» состояние не улучшалось. И тут я задумался: а нельзя ли просто пойти к соседям и любезно попросить их вырубить эту долбаную хрень? Все дело в том, что обычные мелочи на Кирибати, как правило, быстро превращаются в сложности. К счастью, дома была Тьябо, наша домработница, и я спросил у нее совета. Насчет Тьябо я ошибся. Она не бросала в мою сторону зазывных взглядов, но действительно томно покачивала бедрами, это да. Она двигалась, как и подобает крупной женщине в тропиках, – чувственно поигрывая нижней частью тела. Два раза в неделю по утрам она приходила к нам убираться. Поначалу меня это очень смущало, но потом, после долгих рациональных рассуждений, я убедил себя в том, что подобный уговор вовсе не является эксплуатацией. Тьябо была матерью-одиночкой, необразованной, без связей. Ей нужна была работа. Мы ей хорошо платили. Она вела себя достойно. Я относился к ней с уважением, и со временем мы даже подружились. В остальные дни она работала в штаб-квартире Фонда народов. Там, благодаря Сильвии, продвинулась от уборщицы до ответственного за дистрибуцию семян. Поскольку женщине нельзя было находиться в доме наедине с мужчиной, особенно ай-матангом – все знают, что ай-матанги любят позабавиться со своими домработницами, – Тьябо обычно приводила с собой сестру, которую звали Рейбо. С ней связан случай, после которого я понял, что на Кирибати нужно быть поосторожнее со словами.

– Рейбо, – сказал я, – ты, случайно, не видела бумажку в двадцать долларов? Я ее, кажется, в корзину бросил.

– Нет, – ответила Рейбо.

По-английски она почти не понимала. Я постепенно учился языку ай-кирибати, но, когда слов не хватало, говорил по-английски, Рейбо отвечала на ай-кирибати, и мы прекрасно друг друга понимали. По крайней мере, мне так казалось.

Чуть позже тем же вечером к нам заехала Руити, бухгалтерша из Фонда народов.

– Тьябо и Рейбо очень расстроены, – сказала она. Я заволновался. Неужели я сделал что-то не так или проявил неуважение? Я был уверен, что ничего такого не делал. Тем не менее недопонимания случаются на каждом шагу. Я уже начал беспокоиться, что родственники Тьябо и Рейбо придут ко мне и потребуют восстановления справедливости согласно какому-нибудь жуткому островному обычаю.

– Они говорят, что ты сказал, будто Рейбо украла двадцать долларов. Обе плачут. Им очень стыдно.

О боже.

Воровство, объяснила Руити, в культуре ай-кирибати считается очень серьезным преступлением. И я понимал почему. На Кирибати вообще нет смысла воровать, ведь есть система бубути. Это когда кто угодно может подойти к тебе и сказать: я бубути твои шлёпки. И ты должен без писка возражений отдать свои шлёпки. Зато на следующий день можно подойти к парню, который теперь носит твои шлёпки, и сказать: я бубути твою рыболовную сеть. Раз – и у тебя новая рыболовная сеть! Таким образом, на Кирибати сохраняется полное равноправие.

Ай-матанги могут, по желанию, принять участие в этой традиции. Я знаю одну волонтершу, которая твердо вознамерилась во всем вести себя, как местные жители, и вскоре лишилась обуви, велосипеда, панамки, почти всей одежды и большей части своей ежемесячной дотации в результате бубути. Она была туповата, поэтому ей так и не пришло в голову практиковать бубути в отношении других. Женщина постоянно ходила босая, с обоженным черепом и в лохмотьях, еле-еле выпрашивая гроши на рыбу.

Однажды мне в дверь постучал незнакомый мужчина и вежливо произнес: «Бубути билет на автобус». Настороженно, как всякий житель мегаполиса, привыкший опасаться попрошаек, я дал ему деньги на билет. Однако, когда бубути посыпались как из ведра, я решил, что не обязан потакать всем и каждому. Немного карманной мелочи – пожалуйста. Фургон Фонда народов – твердое «нет». Именно благодаря моей способности, точнее, способности всех ай-матангов отказывать в бубути присутствие иностранцев на Тараве было необходимо. Дело в том, что из-за системы бубути ай-кирибати не стремились занимать вышестоящие посты. Я понял причину этого, когда познакомился с Айраном, сотрудником банка ай-кирибати, который учился в Австралии. Он был одним из нескольких молодых турков на Тараве, которые, выиграв грант на обучение в Австралии, прошли стажировку в западных гуманитарных организациях и научились быть лидерами. Однако Айран был несчастен. Его только что повысили и сделали ассистентом менеджера.