Божьи дела - [11]
И где прежде были мои глаза?
Как прозревший слепой, я изумленно разглядывал живописное творение трехлетнего младенца (ровно столько было Мите, когда он, смешно приседая и подпрыгивая, скоренько чиркал и малевал по стене!) и поражался его невероятной сложности и совершенству: великое множество несовместимых, казалось, и невозможных вещей странно сосуществовали и необъяснимо тревожили.
Я с ужасом вдруг сопоставил: почти в то же самое время мною задумывался роман «Спасение»…
Мне сделалось душно и тошно.
Кинуло в жар.
По всему получалось, что он что-то знал (или даже предвидел!)…
Как по наитию, я со всех ног устремился в спальню, подхватил Митю и побежал с ним на руках обратно на кухню.
– Так значит, ты знал? – кричал я, истерически колотя кулаком по разрисованной стене. – Тогда объясни, что именно ты знал?..
Мой бедный малыш спросонья растерянно хлопал глазенками и сдавленно постанывал, как поскуливал, что являлось признаком надвигающегося приступа эпилепсии.
– Что ты делаешь, Лева? – услышал я испуганный возглас Машеньки.
– Что я делаю?! – хрипло передразнил я.
– За что, что он сделал?.. – растерянно бормотала моя любимая.
– Что он тут намазюкал! – продолжал я, не переставая, наносить окровавленными костяшками кулаков бессмысленные удары по стене. – Ты даже не знаешь, ты даже не догадываешься, ты даже не представляешь!
– О чем ты?.. – побелев, прошептала она.
– Он знает, о чем!.. Спроси у него!.. Ему известно!.. – выкрикивал я в бешенстве.
– Боже, Митя! – с надрывом простонала Машенька. – Лева, опомнись!
– Что ты хотел? Кто тебя научил? Что ты нарисовал? – упрямо допытывался я.
– Он, Лева, не знает… он, Лева… – умоляла Машенька, стараясь меня образумить.
– Он знает, я знаю! – кричал я, цепляясь и тряся Митю за ножку. – И ты все поймешь, как посмотришь на стену!
– Отстань, ему больно! – просила она.
– За что он меня так, за что?! – бился я, в слепой ярости круша кухонную мебель, посуду, полки, горшки с цветами.
При этом я, разумеется, различал Машеньку с заплаканным Митей на руках и то изумление, с каким она наблюдала мое необычное буйство, но, увы, в ту минуту меня все сильнее несло по бурной реке отчаяния, властному течению которой невозможно сопротивляться.
Видел я и себя, словно со стороны (будто кто-то второй, тоже я, находился поблизости и хладнокровно наблюдал за первым мной!): в то время как первый с воплями и проклятиями носился по кухне, у второго кривился в усмешке рот и смеялись глаза.
Вторая моя ипостась (до сих пор объяснить не могу!) даже не поморщилась, когда первая рухнула на пол, усеянный битым стеклом…
22
Если правда, что смерть избавляет от мучений, то воистину лучше бы мне тогда умереть и не знать тех страданий, что впоследствии выпали на мою долю…
Я очнулся в больничной палате.
Я не чувствовал ног и спины; ныл затылок и страшно болела грудь.
Любое шевеление, даже слабый поворот головы причиняли страдание.
Я, похоже, был жив – хотя жить не хотелось.
У окна в лунном свете дремал, полулежа на высоких подушках, старый негр с седой головой; глаза его были закрыты, в уголках пухлых запекшихся губ в такт дыханию пузырилась слюна; временами во сне он что-то непонятно бормотал – по-африкански, должно быть.
«Черный человек, – вдруг вспомнилось мне в унисон моему состоянию, – черный, черный…»
Я не понимал, сколько провел времени вне пределов сознания.
Я не знал, что со мной, и спросить было не у кого.
Я вроде дернулся, чтобы позвать на помощь, да так и замер: больно было дышать, не то что кричать.
Меня, признаюсь, впервые так скрутило, и, кажется, я никогда прежде не чувствовал себя столь беспомощным.
На мгновение даже представил себя лежащим без сил на земле, придавленным сверху нескончаемой, до неба, желеобразной башней из мужчин и женщин, молящих меня о жертве.
«Обложили по полной программе! – подумалось не без сарказма, словно речь шла не обо мне, а о ком-то постороннем. – Ни возразить, ни убежать…»
Отчего-то я вспомнил последнюю фразу отца, произнесенную им за минуту до смерти, едва мы с мамой достали его из петли.
– Как же, держите карман шире… – судорожно прохрипел он кому-то, глядя мимо меня невидящими глазами.
В ту минуту, готов поручиться, в комнате, кроме нас троих, никого больше не было; мама его обнимала и плакала, а я повторял как заклинание: «Папа, не умирай, папа, не умирай!»
До недавнего времени я не догадывался, что же он тогда видел и с кем говорил.
До недавнего времени…
23
– Профессор, он третий день бредит и не приходит в сознание… – услышал я шепот поблизости.
«Боже мой, Машенька!» – тотчас узнал и обрадовался я, и только хотел откликнуться и успокоить ее, как надо мной бархатно прозвучал мужской голос, показавшийся на удивление знакомым.
– Но, Мария Семеновна, помилуйте, – мягко и чуть насмешливо пророкотал обладатель приятного баритона. – Наш герой только что перенес тяжелейшую операцию на сердце!
«Никогда прежде, – подумалось мне, – я не испытывал проблем с сердцем!..»
– Умоляю вас, доктор, сделайте что-нибудь!.. – потерянно бормотала Машенька мокрыми от слез губами. – Пожалуйста, пожалуйста!..
«Бедная, бедная моя, бедная!» – отозвалось во мне щемящей болью.
Место действия: у фонтана случайных и роковых встреч, в парке нашей жизни. Ночь. Из гостей через парк возвращается семейная пара, Туся и Федор. Федор пьян, Туся тащит его на себе. Он укоряет ее, что она не понимает поэта Есенина и его, Федора.Тут же в парке нежно и пылко обнимаются двое влюбленных, Оличка и Лев Кошкин (Ассоциация со Львом Мышкиным из «Идиота» Ф.Достоевского.)Тут же обнаруживается муж Олички, Электромонтер. Оказывается, он ее выслеживаетТут же возникают три хулигана: они выясняют отношения из-за собаки.Персонажи вступают друг с другом в сложные, сущностные взаимоотношения, на фоне бытийного бреда и уличных драк пытаются докопаться до самого дна гамлетовских ям: как и для чего жить? Кого и за что любить? И т. д.
В первом акте между Мужчиной и Женщиной случилось все, или почти все, что вообще может случиться между мужчиной и женщиной.Но дальше они превратились в людей. С болями, страстями, проблемами.Он, достигнув физической близости с Нею, желает открыть Ей всю душу и открывает. Она, подарив Ему всю себя, не может понять, чего ему еще надо?..
Трагифарс для двух актеров. В трех частях. Старый профессор-литературовед, последователь Льва Толстого, собирается в поездку. Лезет в старый комод за носками, случайно находит пожелтевшее от времени любовное письмо, написанное его жене 50 лет назад. В то время, когда он был на войне, в то время, когда они потеряли единственного сына. Он оскорблен, Он требует от Нее объяснений, Он хочет уйти от Нее…
Шесть юных гандболисток — накануне важнейших соревнований. Тренер требует дисциплины, внимания и полной отдачи. Но разве можно думать о победе и работать на пределе, если в сердце — любовь, в голове — мысли о свадьбе, а где-то в солнечном сплетении — чудовищная ревность?Это история о человеческих взаимоотношениях, важном умении дружить и любить, о поиске смысла жизни и праве каждого выбирать свое счастье.
Ни сном ни духом не помышлял о судьбе литератора. Но в детстве однажды проиграл товарищу спор, элементарно не сумев написать четырех строчек в рифму. С тех пор, уже в споре с собой, он сочинял стихи, пьесы, романы. Бывало и легко, и трудно, и невыносимо. Но было – счастливо! Вот оно как получилось: проиграл спор, а выиграл Жизнь!
История Кира, похищенного еще младенцем смертельно оскорбленной женщиной и взращенного в непримиримой ненависти к собственным родителям, произросла из библейской истории о двух бедных самаритянках, которые с голоду сговорились съесть собственных младенцев. В общем, съели одного, а когда дошла очередь до второго, несчастная мать воспротивилась… (4 Книга Царств, гл. 5, 6). Географически действие романа разворачивается в Москве и, как говорится, далее везде, и довольно-таки своеобразно живописует о фатальном участии Кира в знаковых событиях XX столетия.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.