Боже, спаси русских! - [5]

Георгий Флоровский переносит особенности русского характера на историю русской культуры: «Вся она в перебоях, в приступах, в отречениях или увлечениях, в разочарованиях, изменах, разрывах. Всего меньше в ней непосредственной цельности».

Крайние выражения человеческих эмоций – смех и слезы. Рожденные Н. В. Гоголем крылатые слова «смех сквозь слезы» сводят их воедино, будучи неразрывно связаны с русской действительностью. «Когда россиянин улыбается, он готов расплакаться, так как действительность вовсе не смешна. Есть три способа с ней справиться: пить, сойти с ума или смеяться» – таков глубокомысленный комментарий к нашей жизни немецкого публициста Бориса Райтшустера.

Сцены русской жизни, которые кажутся нам привычными, вызывают у иностранцев интерес, недоумение и если не ужасают, то, как ни странно, порождают воодушевление. Райтшустер прожил в России достаточно долго: «Я жил в русской семье на окраине. Муж был местным пьяницей и каждые три месяца уходил в запой. Он приходил ночью, требовал денег и водки, а жена запрещала ему пить и кричала. Я был свидетелем драматичных сцен, сильных колебаний эмоций. Для немца такая синусоида – это шок». Вы думаете, европеец с отвращением отворачивается от подобных сцен? Ничего подобного: «Я был восхищен интенсивностью переживаний, постоянными изменениями. В сравнении с российскими джунглями Германия – это скучный и упорядоченный зоопарк».

Вот они – оппозиции: русская эмоциональность – западная рассудочность, русская хаотичность – западная упорядоченность. В глазах европейца русские становятся олицетворением первозданной дионисийской стихии.

Широта – титульное свойство русского характера. Широкий человек любит широкие жесты, действует с размахом, живет на широкую ногу – словом, человек широкой души. Это щедрый и великодушный человек, не знающий мелочности, готовый простить другим людям их мелкие прегрешения. Он щедр и хлебосолен, он нерасчетлив и расточителен. Ах, как русский расходует себя: не только материальные блага, но и чувства, – не задумываясь о последствиях.

Лингвист А. Д. Шмелев отмечает при этом, что «в системе этических оценок, свойственных русской языковой картине мира, широта в таком понимании – в целом положительное качество. Напротив того, мелочность безусловно осуждается, и сочетание мелочный человек звучит как приговор». Расчетливость также встречает неодобрение. Человек должен делать добро, повинуясь душевному порыву, и ни в коем случае не считать своих благих дел. Лингвисты отмечают, что слово «попрек» довольно трудно перевести на любой другой язык. «Попрек» – это укоризненное напоминание другому о своих благодеяниях. При этом русское языковое сознание решительно осуждает «попрекающего». Вот, например, разговор актеров Счастливцева и Несчастливцева в пьесе «Лес», где широта души приравнивается к безграничной доброте и щедрости:

«Счастливцев. Уж вы не хотите ли мне взаймы дать, Геннадий Демьяныч? Надо правду сказать, душа-то нынче только у трагиков и осталась. Вот покойный Корнелий, бывало, никогда товарищу не откажет, последним поделится. Всем бы трагикам с него пример брать.

Несчастливцев. Ну, ты этого мне не смей говорить! И у меня тоже душа широкая; только денег я тебе не дам, самому, пожалуй, не хватит. А пожалеть тебя, брат Аркашка, я пожалею».

В то же время понятие «широта» не обязательно связано со щедростью. Оно вообще может обозначать тягу к крайностям и даже экстремизму. Широкая душа – это следование лозунгу «Все или ничего», максимализм, отсутствие сдерживающих начал, «центробежность», отталкивание от середины, связь с идеей чрезмерности или безудержности. Заметим, что обозначения таких качеств, как щедрость и расхлябанность, хлебосольство и удаль, свинство и задушевность, легко сочетаются с эпитетом «русский» (в отличие, к примеру, от слова «сдержанность»).

Что мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший сер?

Где вдохновенье хранят, как в термосе?

С этой безмерностью

В мире мер?

– патетически вопрошает Цветаева, а вслед за ней тысячи и тысячи русских душ.

И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...

ДЕДА МОРОЗА НЕ СУЩЕСТВУЕТ... СЕНО СПАСЛО ЛОШАДЬ

Есть в русской литературе такой художественный прием, который с полным правом может считаться отдельным жанром, – лирическое отступление. Его назначение многообразно, например создать иллюзию энциклопедического воспроизведения русской жизни. Вот писатель пишет: «Какое наслаждение прийти к живописному пруду с чистой водой, куда на водопой слетаются всякие диковинные птички...» Прервем цитату. Можно, конечно, ограничиться обобщением «диковинные птички», но писателю оно видится недостаточным, и поэтому он расскажет все без утайки про синиц, снегирей, удодов, коноплянок, страусов, чаек, фламинго и т. д. Сделано это для того, чтобы энциклопедически явить все богатство родной природы. Продолжим цитату (хотя для чего это ненужное продолжение?): «...просто сидеть и молча созерцать эту удивительную картину».

Иное назначение лирических отступлений: создание фигуры контраста. Рассуждаешь о птичках, вроде о мелюзге какой рассуждаешь, затем, как бы невзначай, рисуешь картинку легонького апокалипсиса («На фоне неба в оранжевых трещинах, налитого гневом, он увидел черного ангела. Его огромные крылья, развевавшиеся подобно парусам, издавали тихий тревожный шелест»), а потом как дашь по читательским мозгам: «А тебе, негодяй, приходилось слышать слово "правда"?!» И всем понятно, что эта мелюзга пернатая совсем никого не волнует, писатель о правде печется.