Бойтесь данайцев, дары приносящих - [9]

Вот в этом, в делах службы, и заключалось все дело. После того как в космос отправился Юра Самый Первый и Галя впервые догадалась, что ее Иван Петрович связан с космонавтикой (сам он молчал, как рыба), генерал так закрутился (по его выражению), что вовсе перестал бывать дома. Он при первом советском космонавте кем-то вроде дядьки-мамки-няньки стал. Сопровождал его в поездках по стране, а особенно по всему миру. Иноземцева даже перестала вскоре считать, где Провотворов побывал. Чехословакия, Болгария, Польша, Куба. Это из стран, так сказать, народной демократии. А еще: Англия, Финляндия, Бразилия, Канада. И везде Юру приветствуют огромные толпы людей. Самые широкие народные массы. Без преувеличения – миллионы людей. Банкеты, приемы, митинги, пресс-конференции. А рядом с самым первым космонавтом – чуть в стороне, за спиной, но все равно заметно – генерал Провотворов (Иноземцева в кинохронике видела, в «Новостях дня»). И отраженный свет любви и счастья, которые народ по отношению к первому космонавту испытывает, и на генерала, конечно, тоже падает. Пионерки и ему цветы несут, венки на шею надевают, иностранные лидеры и его лобызают.

Конечно, рано или поздно генерал из своих странствий возвращается. И подарки привозит заморские, необычные. И в постели штурмует ее тело с таким всесокрушительным напором, что любой молодой позавидует. И даже дважды, трижды свои атаки за ночь пытается повторить. Да только Гале такая полуслучайная связь, раз примерно в месяц, мало подходит. Она, как всякая женщина, более всего ценит стабильность: чтобы милый был рядом – хотя бы вечерами и ночами, но каждую ночь. И не нужно ей сувениров заграничных, рассказов о местах диковинных.

Вдобавок надо признать, что, возвращаясь на короткую побывку домой, Иван Петрович оставался чрезвычайно важным. Лучи всемирной славы и многомиллионной любви, что над советским космонавтом распустились, на генерала отсветом пали и его возвысили. Даже в те недолгие часы, когда генерал оказывался подле Гали, только и слышалось от него: да мы с Юрой… Да я Юре сказал… Да Юра того-сего не понимает, мне его учить приходится… Будь тогда на дворе другое время или другое общество, Гале впору бы заподозрить в их отношениях нечто порочное, однако ничто не могло оказаться более далеким от гомосексуализма, чем взаимоотношения пятидесятилетнего советского генерала с двадцатишестилетним советским майором в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Однако иголочка ревности к космонавту сердце Иноземцевой покалывала. Еще полгода назад она у генерала была единственное любимое чадо, в одном лице как бы и дочка, и любовница, и жена. А теперь у него словно сын родной, конкурент появился. Вдобавок Галина по обмолвкам-недомолвкам Провотворова понимала, что в отряде космонавтов, коим ее супруг невенчанный-нерасписанный командует, и новые орлята-соколята подрастают, скоро и их на орбиту Земли (и во всемирную известность) выпустят.

Да еще секретность эта проклятая! Никогда не было известно заранее, когда и куда Иван Петрович отправится и на сколько: то ли в поездку заграничную со своим Юрочкой ненаглядным, то ли на таинственный полигон (где, кстати, ссылку непонятную первый Галин муж, Иноземцев, отбывал). Однажды она посчитала: за месяц генерал провел рядом с ней, дома, три ночи и два вечера. Да и те, спокойные семейные вечера развивались по одинаковому сценарию: генерал переодевался в трофейный халат и садился перед телевизором с кипой не прочитанных за время отсутствия газет и журналов. Проходило три, много пять минут, и очки его сползали на кончик носа, голова падала на грудь, и гостиная оглашалась руладами генеральского храпа. Приходилось будить, в постельку сопровождать – где временами Провотворов все-таки вспоминал, что он как-никак теперь вроде молодожена. А порой и об этом забывал.

Короче, в отношении Гали генерал успокоился, расслабился. Не стало даже разговора, чтобы куда-нибудь совместно сходить: в ресторан, в театр или в тот же бассейн «Москва». А на запросы Гали о совместном культпоходе он только отвечает: обратись к ординарцу моему, Макаркину, он тебя любыми билетами обеспечит. «Да не нужен мне билет без тебя! – начинает сердиться она. – Я хочу быть с тобой! И чтобы ты был рядом!» Но тут Провотворов менял тон и принимался уговаривать: «Галочка, да пойми ты, время такое, видишь, что делается, никогда такого не было, все впервые творится, первый человек в космосе – наш, советский. Ты потерпи, все устроится, наладится, устаканится».

Задевало и отношение генерала к пасынку – Юрочке. Никакого отношения, впрочем, не было. Подарки ему Провотворов из своих вояжей, конечно, привозил (не соответствующие возрасту, правда, – из Англии, к примеру, железную дорогу) – и то хлеб. Но, кроме редких актов дарения, генерал малыша просто не замечал. Нет бы приласкать или взять на руки – смотрел на ребенка с плохо скрываемой брезгливостью. И это тоже задевало и обижало.

Вот и получалось: при живом муже – даже, если считать Иноземцева, при двух супругах – Гале приходилось коротать вечера в одиночку. Точнее, как какой-то брошенке, наедине с сыночком. И ничто ее не радовало. Ни четырехкомнатная квартира с видом на Кремль. Ни мебель, специально сконструированная для этого дома скульптором Иофаном – да и как она может радовать: черно-коричневая, неудобная, с жестяными инвентарными номерами. И даже сыночек Юрочка в восторг ее совсем не приводил. Ну да, он милый, лепечет чего-то, топает своими ножонками, лазит всюду. С ним забавно бывает поиграть, поучить его чему-нибудь, книжечку почитать, сказочку рассказать, песенку спеть. Однако довольно быстро она от него уставала. Слишком непомерным казалось ей то внимание, которое требовалось, по-хорошему, ему уделять. Не получалось у нее раствориться в младенце целиком – как доводилось, рассказывали, другим мамочкам.