Бойцы терракотовой гвардии, или Роковое десятилетие отечественной фантастики - [2]

Всем известно, что Литература делается не столько и в первую очередь не только на столичных тусовках, но судьбы отечественной фантастики будут неясны, если не вспомнить полюса притяжения тех лет. Именно тогда взрастали на семинарских харчах многие нынешние московские и питерские литераторы, именно к двум столицам тяготели в меру молодые таланты из Киева и Таллина, Новосибирска и Красноярска, Симферополя и Волгограда. Потом начались приснопамятные Малеевские семинары, но о них чуть позже.

Теперь уже трудно поименно вспомнить всех московских «семинаристов». Был некий костяк, куда поначалу входили В. Покровский, Б. Руденко, А. Силецкий, В. Бабенко, потом подтянулась и следующая генерация — А. Саломатов, В. Каплун, Н. Лазарева… Возникал и исчезал странный болгарин Г. Георгиев. Из критиков регулярно наличествовали Вл. Гаков и В. Гопман. Переводчики были редкими гостями, но В. И. Баканов прошел с семинаром весь его путь. Список сей далеко не полон, приходили многие, оставались не все, ряды плотнели и разжижались, но теперь это все в прошлом.

К моменту моих попыток вторжения в самую большую литературу, коей я, естественно, почитал фантастику, полярности уже определились, четко обозначились вехи противостояния. Обо всем этом уже не раз упоминалось в публикациях и воспоминаниях и в детали входить не имеет смысла: знающему скучно, а незнающему неинтересно. Четко выделилась издательская оппозиция «Знание» — «Молодая гвардия». Если второе пыталось монополизировать все издание фантастики, то первое в силах было лишь время от времени в тоненьких книжках издавать мало-мальски приличные произведения хороших писателей. Был, разумеется, раздрай и идеологический, но в те унитарно-тоталитарные времена об этом старались вслух не говорить, уличая друг друга в нарушении основ в виде закрытых рецензий и перманентного стука. Впрочем, во времена любого абсолютизма личная дуэль запрещалась. Но и тогда борьба велась хоть и под ковром, но нешуточная. Хотя при том бардаке, который царил в идеологической работе, фантастика интересовала власти предержащие лишь на предмет держать и не пущать. Откровенную диссидентщину в НФ душили, а верноподданнические романы о светлом коммунистическом будущем партийной элитой, по всей видимости, рассматривались как издевка. Они-то доподлинно знали, какое будущее нас ожидает!

В итоге одно из самых мощных по эмоциональному воздействию литературных течений было подвергнуто остракизму. Книги фантастические издавались от силы несколько десятков в год, да и то в основном переиздания классиков. А поскольку железный занавес к этому времени изрядно проржавел, то воспользоваться так называемыми самопальными переводами не мог только ленивый. Ну и клубы любителей фантастики немало постарались для распространения «самопала». Идеология — такой же товар, как телевизоры или презервативы, а утомленные нарзаном старички из Кремля перестали ловить мышей и в итоге товар протух. Образ коммунистического будущего тускнел, рассыпался в бездарных поделках халтурщиков, а честные писатели как-то о нем уже и не упоминали. Тогда как облик грядущего по лекалам западной НФ крепчал, обрастал плотью. В конце концов молодежь выбрала пепси, а не квас, и в этом большая заслуга нынешних ностальгирующих старперов.

Здесь ход моих воспоминаний Валун прервал и объявил, что борьбы никакой не было, а имела место склока за худые корма. Кормушек же было маловато. Но тут я грубо перебил его и даже обматерил, вызвав неодобрительный взгляд его супруги, в это время наливавшей нам чай. Как же не было, вскричал я, когда боролись все. Одни с серостью, в которой справедливо видели питательную среду фашизма, другие с литературными чиновниками и тупоголовыми редакторами, третьи за то, чтобы фантастика заняла подобающее место в литературе, четвертые — за чистоту рядов и помыслов… Хорошо, согласился Валун, пусть будет борьба, но только она имела характер метафизический. Во-первых, о ней никто, кроме самих борцов и ближайшего окружения, практически ничего не знал. И тем более противник. Обижаться не надо, битва с воображаемыми чудовищами в силу своей безнадежности вызывает большее уважение, потому что в реальной схватке худшее, что может произойти, — это славная гибель героя-борца. Тогда как ирреальная битва в лучшем случае сулит кармическую вендетту, а мы из нее и так не вылезаем. Я не понял, что он имеет в виду, и продолжал уличать его в короткой памяти. Все мы тогда хоть и помалу, но публиковались. Прорвавшиеся в журналы или сборники рассказы и повести делали автору имя. «Бомба» Покровского, «Третий день ветер» Силецкого… Нет, «Бомба», кажется, ухнула в «Химию и жизнь» позже, когда исторический материализм угрожающе заскрипел и перекосился. Надо сказать, что издатели опубликованные вещи с удовольствием переиздавали, так, например, мою повесть «Правила игры без правил» перепечатывали до тошноты. Изданное впервые произведение считалось как бы прошедшим тест на благонадежность, какие бы там мелкие кукиши в карманах ни прятались и хитрые намеки ни таились. Здесь Валун почему-то стал рассказывать мне об экзаменационной системе Китая эпохи Тан, но я не прислушивался к его словам. Вот какие мысли пришли ко мне: действительно, одним из самых любимых наших занятий было ритуальное сидение на кухнях и провозглашение вполне достойных лозунгов, вынашивание роскошных творческих планов и так далее… Словом, блюлась славная традиция отечественной интеллигенции, которая последние полтора века искренне считала, будто чтение книжек доказывает, что она не тварь дрожащая, а право имеет. И ведь на тебе! — это сидение на кухнях в конечном итоге погубило Великую Державу. Вороги не одолели, а книгочеи изгрызли… Наверное, последнюю фразу я произнес вслух, потому что Валун прервал себя и призвал к скромности — никто Систему не побеждал, она сама себя отравила продуктами выделения. Тут же выяснилось, что мы говорим о разных вещах и совершенно иных временах.