Боярские дворы - [17]
Салтанов работал — вне всякого сомнения. Работа его устраивала царя — и здесь не может быть двух мнений. Разве мало того, что корм и питье отпускаются Салтанову с Кормового царского двора, а по возвращении из Преображенского в Москву художник получает право на самое почетное, никогда не достававшееся его собратьям-художникам жилье — в Китай-городе, на Посольской улице, на дворе, которым пользовался для своих подопечных именно Посольский приказ. А когда через полгода вспыхивает на этом дворе пожар, Салтанову выдается „на пожарное разорение“ втрое больше денег, чем любому из царских жалованных живописцев.
Как же завидовал этим привилегиям прославленный Симон Ушаков! Особенно двору — удобному для жилья, тем более для живописной работы и размещения целой школы. Неслучайно до передачи его Салтанову существовала здесь школа кружевных дел государева мастера Федора Воробьева. И дом-то был на высоком каменном подклете, с каменным крыльцом, рубленый и под драничной крышей, а в доме три большие палаты с муравлеными печами, забранными стеклом оконницами, отдельной кухней — „стряпущей“ — и просторной баней прямо в подклете. На дворе к услугам хозяина — три жилых новеньких избы, конюшня с высоким сеновалом, навес для саней и повозок. В саду — разные сорта особенно любимой москвичами смородины, а для удобства — через весь двор наведенные от грязи деревянные мостки, не говоря о „частоколе толстом сосновом на иглах“. Такому хозяйству легко позавидовал бы и иной боярский сын. Симон Ушаков хлопотал о нем еще до появления Салтанова, но получил лишь после того, как „иноземец Кизилбашския земли“ отстроил себе собственный двор. Не поскупился Алексей Михайлович и с „кормовой дачей“ для Салтанова. Десять ведер вина дворянского, ведро вина двойного, полведра „романеи“, полведра „ренского“, десять ведер меду, пятнадцать ведер пива, не считая нескольких штук белуги, осетрины да разных „свежих рыб“ и хорошего веса пшеничной муки, — так дарили только послов. Но, может быть, Салтанов и не был в глазах царя простым художником, хотя позднее, в связи с поступлением на царскую службу, ему и будет предписано „выучить своему мастерству из русских людей учеников впредь для ево государевых живописных дел“.
С. Лопуцкий. Царь Алексей Михайлович. XVII в.
Фамилии — конечно же они повторялись. Не могли не повторяться в городе, насчитывавшем в то время больше двухсот тысяч человек. Знала Москва и Салтановых. В 1649 году за Москвой-рекой, у Пятницкой улицы, в приходе Черниговских мучеников Михаила и Федора покупает себе у вдовой попадьи двор „новокрещен“ Салтанов Иван. Простой однофамилец? Если бы спустя тридцать лет не владела тем же двором вдова „новокрещена“ Наталья, у которой жил московский дворянин Самойла Блудов, приходившийся и племянником покойному, и прямым родственником вновь приехавшему Салтанову Богдану. Выходит, чужой для художника Москва не была. Больше того: знакомо было царю и его собственное имя.
Армянская земля потеряла свою независимость. Бороться за нее с оружием в руках у народа не было сил. Зато существовала иная возможность, требовавшая не меньшей самоотверженности, настойчивости, изворотливости и дипломатических способностей. Вернуть самостоятельность родной земле с помощью иноземных сил, расчета на чужие интересы и выгоду. Оказавшиеся под властью иранского шаха и насильственно вывезенные с родины купцы из Новой Джульфы — предместья персидской столицы Исфагани — выискивали, и как же удачно, эти пути. Под прикрытием обыкновенных торговых дел куда как удобно и незаметно было заниматься делами политическими. В Москве же у армян и вовсе рано появляются свои постоянные ходатаи.
Приехало к московскому царю в 1654 году посольство иранского шаха — переговорам с Персией, казалось, не было конца, — и неожиданно остается на царской службе его советник, армянин Василий Даудов. Полвека пробудет он в Посольском приказе, неизменно поддерживая своих сородичей, ходатайствуя за их интересы. Направляет персидский шах в Москву послом Григора Лусикова, и тот захватывает с собой, под своим покровительством, представителей джульфийской армянской торговой компании. Глава джульфийских купцов-дипломатов Захар Ходжа не замедлит в 1660 году повторить свой визит и снова встретит самый радушный и уважительный прием. Получил он личную аудиенцию у царя — сколько приходилось дожидаться такой чести государственным посланникам! — а перед его домом все время московской жизни стоял почетный караул. Московское правительство явно ценило и побуждения, и реальные возможности джульфийских купцов.
Впрочем, дипломатия дипломатией, переговоры переговорами, но, верные своей профессии, купцы не отказывались и от более простых способов завоевания симпатий московского царя. Привезенным ими подаркам оставалось только дивиться: огромные деньги — другие подарки, которыми не были обойдены и все члены царской семьи, и все приближенные московского государя. Игра стоила свеч!
И еще — непревзойденное мастерство. Алексей Михайлович имел самую реальную возможность убедиться, каких во всех отношениях ценных союзников и подопечных мог при желании получить.
