Боярщина - [6]

Судьба посадила Задор-Мановского напротив вдовы.

- Кто этот молодой человек? - спросил он у своего соседа, указывая на Эльчанинова.

- Это сосед его превосходительства, недавно приехал, - отвечал тот.

- Где же он живет?

- В Коровине.

- В Коровине?.. Что же, он служил, что ли, где-нибудь?

- Бог его знает, неизвестно.

В это время Эльчанинов что-то с жаром начал говорить вдове. Она краснела несколько. Мановский стал прислушиваться, но - увы! - Эльчанинов говорил по-французски. Задор начал кусать губы.

- Клеопатра Николаевна! - сказал он, не вытерпев. Ответа не было.

- Клеопатра Николаевна! - повторил еще раз Мановский. Вдова взглянула на него.

- Когда же мы с вами поедем на охоту? - спросил он.

- Я не буду больше ездить на охоту, - отвечала торопливо Клеопатра Николаевна. - Ну, продолжайте, бога ради, продолжайте; это очень интересно, - прибавила она, обращаясь к Эльчанинову.

- Почему же вы не хотите ездить? - спросил неотвязчиво Мановский.

- Ах, боже мой, почему? Потому что... не хочу.

- А вы ездите на охоту?.. Странное для дамы удовольствие, - заметил с усмешкой Эльчанинов.

- А почему оно страннее удовольствия - беседовать с вами? - заметил дерзко Мановский.

Эльчанинов посмотрел на своего противника.

- А вам это, видно, очень неприятно? - сказал он опять с усмешкой.

Мановский только взглянул на него своими выпуклыми серыми глазами.

- Неужели? - подхватила с громким смехом вдова. - Это очень лестно. Благодарю вас, m-r Эльчанинов, вы открываете мне глаза.

Эльчанинов многозначительно улыбнулся.

Мановский был совершенно уничтожен: его не только не предпочли, но еще и осмеяли.

Есть люди, в душе которых вы никакой любовью, никаким участием, никакой преданностью с вашей стороны не возбудите чувства дружбы, но с которыми довольно сказать два - три слова наперекор, для того, чтобы сделать их себе смертельными врагами. Таков был и Задор. Ревнивый по натуре, он тут же заподозрил вдову в двусмысленных отношениях с молодым человеком и дал себе слово - всеми силами мешать их любви. Таким образом, судьба как бы нарочно направила проницательный взор этого человека совершенно не в ту сторону, куда бы следовало.

- Кто это такой? - спросил Эльчанинов Клеопатру Николаевну, - он, кажется, неравнодушен к вам.

- Не знаю, - отвечала она кокетливо и прибавила: - Это Задор-Мановский.

- Задор-Мановский, - повторил Эльчанинов.

Последнее известие его весьма обеспокоило.

В это время в залу вошел низенький, невзрачный человек, но с огромной, как обыкновенно бывает у карликов, головой. В одежде его видна была страшная борьба опрятности со временем, щегольства с бедностью. На плоском и широком лице его сияло удовольствие. Он быстро проходил залу, едва успевая поклониться некоторым из гостей. Хозяин смотрел, прищурившись, чтобы узнать, кто это был новоприезжий.

- Честь имею, ваше превосходительство, - начал бойко гость, поздравить с драгоценнейшей именинницей и позвольте узнать, как их здоровье?

- Благодарю, Иван Александрыч, благодарю! Пишет, что здорова, - отвечал с обязательной улыбкой Алексей Михайлыч, - прошу покорно садиться!.. Малый! Поставь прибор.

- Извините, ваше превосходительство, - продолжал Иван Александрыч, что не имел времени поутру засвидетельствовать моего поздравления: дядюшка изволили прибыть.

- Граф Юрий Петрович приехал! - почти вскрикнул хозяин.

- Граф приехал, - повторилось почти во всех концах стола.

- Вчерашний день, - начал Иван Александрыч, - в двенадцать часов ночи, совершенно неожиданно. Конечно, он мне писал, да все как-то двусмысленно. Знаете, великие люди все любят загадки загадывать. Дом-то, впрочем, всегда ведь готов. Вдруг сегодня из Каменок ночью верховой... "Что такое, братец?.." Перепугался, знаете, со сна, - "Дядюшка, говорит, его сиятельство приехал и желают вас видеть". Я сейчас отправляюсь. Старик немножко болен с дороги, ну, конечно, обрадовался. Так мы и просидели. Приятное родственное свидание!

- А надолго приехал Юрий Петрович? - спросил хозяин. - Да садитесь около меня, Иван Александрыч!.. Эй, переставьте сюда прибор!

Иван Александрыч сел.

- Надо полагать, что на год, если только не соскучится, - начал он, а потом, склонивши головку немного набок, продолжал: - Сегодня за кофеем уморил меня со смеху старик. - "Тесен, говорит, Ваня, у меня здесь дом". Каменской дом тесен, в тридцать комнат!

- Да зачем же ваш дядюшка приехал так надолго? Видно, в Петербурге уж ненадобен? - спросил Мановский.

Иван Александрыч только усмехнулся.

- Дядюшка, - начал он внушительным тоном, - может жить, где захочет и как захочет.

- Будто? - спросил Задор.

Иван Александрыч точно не слыхал этого вопроса.

- Для здоровья, надо полагать, он больше приехал, чтобы здоровье свое поправить, которое точно что потратил от трудов своих, - проговорил он, обращаясь к хозяину.

- Конечно, конечно, - подтвердил тот.

- Враки! - произнес как бы сам с собою, впрочем довольно громко, Мановский.

Известие о приезде графа заняло всех. Во всю остальную часть обеда только и говорили об нем. Граф Юрий Петрович Сапега был совсем большой барин по породе, богатству и своему официальному положению, а по доброте его все почти окружные помещики были или обязаны им, или надеялись быть обязанными. Сверх того, может ли маленький человек не почувствовать живого интереса к лицу важному. Все себе дали слово: на другой же день явиться к графу для засвидетельствования глубочайшего почтения, и только четыре лица не разделяли общего чувства; это были: Задор-Мановский, который, любя управлять чужими мнениями, не любил их принимать от других; Анна Павловна, не замечавшая и не видевшая ничего, что происходило вокруг нее; потом Эльчанинов, которого в это время занимала какая-то мысль, - и, наконец, вдова, любовавшаяся в молчании задумчивым лицом своего собеседника. Что касается до Ивана Александрыча, то он был просто на небе. Все к нему адресовались с вопросами, все желали говорить с ним. О такой минуте он давно и постоянно мечтал. В околотке он был известен не столько под своим собственным именем и фамилией, сколько под именем графского племянника, хотя родство это было весьма сомнительно, и снискан некоторым вниманием Сапег он собственно был за то, что еще в детстве рос у них в доме с предназначением быть карликом; но так как вырос более, чем следовало, то и был отправлен обратно в свою усадьбу с назначением пожизненной пенсии. Проживая таким образом лет около двадцати в Боярщине, Иван Александрыч как будто не имел личного существования, а был каким-то телеграфом, который разглашал помещикам все, что делал его дядя в Петербурге или что делается в имении дяди; какой блистательный бал давал его дядя, на котором один ужин стоил сто тысяч, и, наконец, какую к нему самому пламенную любовь питает его дядюшка. - "Да что ж вы не едете в Петербург?" - спрашивали его некоторые из соседей, видя его очень небогатую жизнь, которую он вел в своей деревнюшке.