Боярин - [88]

– Что-то не нравится мне все это, – сказал Григорий.

– Да уж, – согласилась Ольга. – Но ничего не поделаешь, – вздохнула она. – Видишь, сам Константин здесь, и августа его тоже пожаловала.

Действительно – на противоположной стороне, на помосте, так же высоко над толпой, как и мы, на сиденьях, дорогими коврами укрытых, сидел василис с Еленой. Прямо под ними на золоченом стуле патриарх Фокий устроился. Чуть ниже дети императорские, Роман с Варварой. А между ними я Феофано разглядел. Роман ей что-то рассказывал, а она смеялась задорно.

– Кто же это пригожая такая? – Претич даже с места приподнялся, чтобы Феофано получше рассмотреть.

– Это Романова женушка, – сказала Ольга. – Слухи о ней ходят дурные. Говорят, что она не лучше кошки по весне, только о котах и думает.

При этих словах я покраснел. Подумал: «Хорошо, что на меня внимания не обращают».

– Не суди да не судима будешь, – Григорий неодобрительно на княгиню взглянул.

– Прости, – смиренно ответила та, а потом проговорила упрямо: – Только эти сведения верные. Я бы на человека напраслину не стала возводить.

– Матушка, – пробасил Никифор. – Гляди-ка, нам василис рукою машет.

– Вот и я ему помашу, – Ольга платочком в ответ обмахнулась, то ли ответила на приветствие, то ли просто зной прогнала.

А я все на Феофано смотрел и ту ночь вспоминал, когда она меня опоила. Если бы не Анастасий…

Беспутница между тем все пуще веселилась и все на середину площади пальцем показывала, словно там действо шутейное затевается. Вот только то, что вызывало такое бурное веселье у Феофано, у меня забавным назвать язык бы не повернулся.

В центре площади был сооружен еще один помост. Не высокий, но сделанный так, что его можно было xopoшo рассмотреть. На помосте лавка деревянная, стол, веревки какие-то, жаровня с углями раскаленными, а рядом со всем этим стоял здоровенный детина в кожаном фартуке и с красной повязкой на голове. Детина деловито перебирал ножи, крюки и какие-то странные и страшные на вид предметы, лежащие на столе, и глупо лыбился народу, окружившему помост.

Возле детины двое помощников суматошились – горбатый карлик с длинными, ниже колен, сильными руками, и детина, с такой же красной тряпкой на голове.

– Отец с сыном, что ли? – пророкотал Никифор.

– У них это дело, видать, по наследству передают, – сказал Претич и хотел добавить еще что-то, но не стал.

К нам на помост, пыхтя и отдуваясь, взобрался проэдр Василий. Скривился охранник Ольгин, толстяка увидав. Отвернулся. Не любил Претич ромея. Да и никто из наших к проэдру добрых чувств не питал. А толстяку этого и не надо было. И без нашей любви Василий себя неплохо чувствовал. Поклонился Ольге ромей.

– Великий император Византийский Константин Порфирогенет с августой своей велели мне, презренному рабу его величия тебя, архонтиса, и людей твоих сопровождать и пояснения по мере необходимости давать, – сказал торжественно.

– Хорошо, – ответила ему княгиня. – Вон, – указала она рукой, – в сторонке постой. Если понадобишься, я к тебе обращусь.

Отошел проэдр, а Ольга ко мне повернулась:

– Чем это от него так воняет? Словно поляну цветущую лось дерьмом изгадил.

– Наверное, благовониями проэдр себя умасливает, чтобы запах пота отбить, – усмехнулся я.

– Лучше бы в бане попарился, – сказала княгиня.

– Ему нельзя, – подал голос Претич.

– Это почему?

– Расплавится и потечет.

Рассмеялись мы, но смех наш не больно-то веселым вышел. Хлопнул трижды в ладоши василис Царьградский, трубы призывно загудели, барабан громыхнул, притихли люди на площади. На центральный помост поднялись вельможа разодетый и священник в платне золоченом.

– Во имя Господа нашего, Иисуса Христа… – пропел поп.

И затянул длинный молебен, часто повторяя имя Бога и апостолов его. Люди на площади попадали на колени и усердно молились, старательно стукаясь лбами о пыльную мостовую.

Василис с семьей молились наравне со всеми, а патриарх лишь крестился изредка да на нас поглядывал недовольно.

Наконец священник замолчал, и на его место вельможа встал. Народ с колен поднялся и зашумел одобрительно. А вельможа между тем речь начал. Говорил о том, что всякая власть от Бога, что покушаться на нее грех великий, что император Константин – единственный заступник для всех христиан. И снова Иисусом и именами его учеников, и всеми святыми, и ангелами, и архангелами обильно свою речь сдабривал.

– А ты говоришь, – шепнул Никифор учителю, – что Господа всуе поминать не стоит.

Ничего ему Григорий не ответил, лишь хмыкнул сердито.

– Эй, – окликнула Ольга проэдра, – и долго все это продолжаться будет? Неужто меня Константин позвал только для того, чтоб я посмотрела, как его народ любит? Так я это знаю. Он муж праведный и людям своим словно отец родной. Чего дальше-то?

Оживился толстяк, заулыбался. Обрадовался, видать, что на него внимание обратили.

– Сейчас, – говорит, – самое интересное начнется. Обвинитель уже преступника вызывает.

– Преступника? – сделала вид, что удивилась, Ольга. – А я-то думаю, чего это рядом со священником страхолюды делают? – показала она на заскучавшего детину и его помощников. – И в чем же тот преступник провинился?