Бой без выстрелов - [6]

Но спать не пришлось, дежурство оказалось необычным. Вскоре после полуночи в городе вспыхнула стрельба, по улицам носились всадники в лохматых папахах и горских бурках. Выздоравливающий солдат, стоявший на посту, вбежал в лазарет: «В городе банды имама Гоцинского…» Лидия знала, что имам Гоцинский объявил газават — священную воину Советской власти и зверски расправлялся с ее сторонниками. Знала и то, что красногвардейцы ушли из города. Еще днем проводила мужа — Герман был фельдшер и сопровождал отряд в походе. И молодая женщина решила: «Наши скоро возвратятся. Надо держаться».

— Бандитов в лазарет не пустим! — сказала она раненым.

Из склада достали винтовки, патроны, раздали больным, кто мог держать оружие, санитарам.

Лазарет размещался в старом мрачном здании с толстыми стенами и узкими окнами.

— Окна бы надо закрыть, сестрица, — предложил один из раненых.

— Матрацами? — спросила Лида.

— Слабовато… Мочало не остановит пули…

Тогда вспомнили о складе — там были мешки с мукой. Окна закрыли матрацами, а потом — мешками с мукой.

Утром пришла в казармы небольшая группа красногвардейцев. Она присоединилась к защитникам лазарета.

Банды Гоцинского охватили город со стороны гор и заняли его. Несколько раз подскакивали бандиты к лазарету, но получали отпор и откатывались. Потом началась настоящая осада. Среди защитников появились раненые и убитые. Лазарет вел бой, командовала которым медсестра Лидия Тарасова.

Раненые слышали, как у вокзала разгорелась жаркая перестрелка. Красногвардейцы возвратились, но отбить город собственными силами не могли. На помощь пришел пролетарский Баку. Через двое суток город снова стал советским.

Когда Лидия встретилась с мужем, Герман стал обдувать ее волосы: «Мукой запорошило». Но то была не мука — прядь волос у молоденькой медсестры побелела, оставив на всю жизнь памятную метку.

…Пришел на вокзал врач Георгий Самсонов, стройный, подтянутый, в военной форме. Пришли Михаил Ефремович Чеботарев и его жена Мария Федоровна.

Чеботарев еще вчера на совещании в военном госпитале, где он работал начмедом, решил, что остается в городе. И доказал товарищам, что именно ему, а не кому-нибудь другому надо остаться. Уже вчера стало ясно, что всех раненых эвакуировать не удастся. Кому-то надо их здесь лечить, присматривать за ними. Кому же, как не ему, Чеботареву, доказывал Михаил Ефремович. Он — беспартийный, работает по вольному найму.

— Да и стар я по горам ходить, — говорил Чеботарев, — не дойду. А здесь еще пригожусь. Вы говорите — опасно. А где нынче безопасно? Во время войны страшно от насморка помереть, вот что я вам скажу.

И остался со своей Марией Федоровной, с которой не разлучался ни на один день за последние двадцать лет.

Собравшиеся врачи встретили на вокзале и старого хирурга Самарина. Тяжелой шаркающей походкой шел он вдоль эшелонов. То, что он увидел, потрясло старика.

— Что с вами, Митрофан Петрович? На вас лица нет…

— Здравствуйте… — Он вяло пожал руки коллег. — Посмотрел — и сердце так сжало, что хоть на асфальт ложись…

Крупную, в синих узлах вен руку Самарин прижал к груди, как будто этим можно было успокоить сердце. Глубоко вздохнув, добавил:

— Слава богу, что вас встретил. Вы же не уедете без них? Что-то делать надо, а что — ума не приложу.

— Шли бы вы, Митрофан Петрович, домой. Право же, отлежитесь денек-другой, — тепло говорил Самсонов. — А мы? Куда же мы от раненых!

Самарин ушел, а Самсонов и другие врачи остались — помогали раненым, давали советы, мучительно раздумывали, как спасти людей, но не находили того верного средства, которое могло бы отвратить беду.

В это время появился на вокзале Ковшов. Увидел раненых, послушал стоны и крики, вспомнил возмущение тех солдат, что встретил на дороге: было им чем возмущаться!

Присматриваясь к сосредоточенной работе женщин, Ковшов мысленно отметил: «Делают то, что надо делать неотложно. А что дальше? Что завтра?» Это уж ему решать. Теперь он в ответе за всех беспомощных, страждущих людей. Группа врачей двигалась по перрону ему навстречу.

— Петр Федорович, какими судьбами? — спросил Самсонов. — Я слышал, что вы уехали.

— Вот, вернулся. А судьбу вы видите. — Он широким жестом показал на станцию. — Наша общая судьба.

Узнав, куда и зачем уносят раненых, Ковшов спросил:

— Сколько раненых осталось в городе?

Отозвался Чеботарев:

— Было в госпиталях более тридцати тысяч. В последние дни эвакуация шла интенсивно. Здесь два эшелона, третий на товарной. Из госпиталей забрали не всех…

— Да-а, — протянул Ковшов. — Что ж, которые остались — все наши. Правильно решили убрать их со станции. Из театра, после того как вынесем из вагонов всех, тоже надо убирать. При любых условиях нужно лечить.

— Уже начали перевязки, — сказала Лидия Григорьевна.

— Где же? — быстро спросил Ковшов.

— В санатории Пирогова.

Заметив остановившихся в нерешительности женщин с носилками, на которых лежал раненый, Тарасова быстро сказала:

— В санаторий Пирогова несите, родные.

— А почему именно в этот санаторий, Лидия Григорьевна?

— Во-первых, это близко от вокзала. Во-вторых, там в сохранности все имущество. А в-третьих, куда же кроме? Там теперь уже больше сотни носилок.