Бостонцы - [33]

Миссис Таррант отправилась в город, чтобы встретиться с мисс Ченселлор, сообразуясь со своими собственными планами, не имеющими отношения к Верене. Она полагала, что у неё для этого есть предлог, во всяком случае, её достоинство требовало предлога, а родовая гордость Гринстритов на короткое время уступила место любопытству. Она хотела вновь увидеть мисс Ченселлор, на это раз в окружении её очаровательных аксессуаров, которым Верена при описании дома не уделила достаточного внимания. Ей хотелось, чтобы Олив нанесла визит в Кембридж, и она полагала, что должна положить этому начало собственным визитом, к тому же, ей хотелось увидеть место, где её дочь проводила столько времени. Официально она прибыла с тем, чтобы поблагодарить мисс Ченселлор за гостеприимство, которое та оказала её дочери. Беда была в том, что за все эти недели Олив так и не предприняла попытки познакомиться, и миссис Таррант неоднократно выговаривала дочери за то, что она не намекнёт подруге о необходимости завести знакомство с матерью. Верена же боялась признаться ей, что в воображении Олив миссис Таррант не занимала совсем никакого места. Она также не видела возможным объяснить (последнее время она стала выбирать выражения при разговоре с матерью и не чувствовала себя свободно дома), что Олив желает её расставания с семьёй, и поэтому не захочет заводить и развивать знакомства с ними. Но у миссис Таррант была ещё одна причина: ей страстно хотелось познакомиться с миссис Луной. Возможно, это желание было следствием недостатка общения: она была хорошо знакома с тем классом людей, которые посещали лекции, но ей было любопытно познакомиться и с теми, кто избегал всяких лекций. Миссис Луна, если верить описанию Верены, относилась к последним.

Верену очень интересовала миссис Луна. Своей подруге она поведала все свои секреты, кроме одного: если бы Верена могла выбирать, то хотела бы быть похожей именно на миссис Луну. Эта дама очаровала её и унесла воображение девушки в неведомые дали; она бы очень хотела провести целый вечер наедине с миссис Луной и задать её тысячу вопросов, но у неё никогда не было такой возможности. Она никак не могла застать её в состоянии покоя. Аделина появлялась лишь мельком, одетая всегда для концерта или ужина, на ходу бросающая Верене несколько ничего не значащих фраз и обращающаяся к сестре в той свободной манере, которая, как казалось Верене, ей самой никогда не будет доступна. Мисс Ченселлор ни разу не предприняла попытки её задержать и позволить Верене пообщаться с ней, ей бы и в голову не пришло, что подобная личность может заинтересовать её подругу; после ухода Аделины она возвращалась к разговору, который неизменно касался того, что они совместно могут сделать для своего угнетённого пола. Не то, чтобы Верену эта тема не интересовала – вовсе нет; она раскрывалась всё ярче в восхитительных обсуждениях с Олив и всё больше вдохновляла её. Но её воображение невольно уносилось в иные просторы, когда она пересекалась с этой другой жизнью в ходе того танца интеллекта, в котором партнёрша, безусловно, вела её, да так, что порою ноги (точнее, голова) подкашивались от усталости. Миссис Таррант застала дома мисс Ченселлор, но не была удостоена даже мимолётного взгляда на миссис Луну, что Верена в глубине души сочла за удачу. Если уж её мать после визита на Чарльз стрит принялась рассказывать ей о мисс Ченселлор так, будто Верена никогда с нею не встречалась, можно было только догадываться к каким умозаключениям она бы пришла после знакомства с Аделиной.

Когда Верена наконец сказала подруге, что, по её мнению, той пора бы нанести визит в Кембридж, Олив откровенно объяснила свои мотивы, признав, что она очень ревнива и не хотела бы увидеть, что Верена принадлежит кому-то, кроме неё. Мистер и миссис Таррант будут давить на неё и выражать недовольство, а она не хочет видеть их и помнить об их существовании. Так оно и было, хотя Олив не могла сказать Верене всю правду – не могла сказать, что ненавидит эту ужасную парочку из Кембриджа. Как мы знаем, она запретила себе испытывать ненависть по отношению к людям. Она утешала себя, что Тарранты относятся к особому классу людей, которые дискредитируют новые истины. Она обсуждала их с мисс Бёрдси, с которой в последнее время часто виделась и которой дарила разные вещи, не зная, чем ещё может отблагодарить её, – старая леди в этот период щеголяла в красивейших шляпках и шалях. И даже квартирантка доктора Пренс, даже Мисс Бёрдси, чья непримиримость в отношении царящего в мире зла сосуществовала в редчайшем союзе со стремлением находить всему оправдание, была вынуждена признать, что если бы вам захотелось взглянуть на послужной список Селаха Тарранта, бедняге было бы нечем похвастаться. Олив поняла, насколько невелики его достижения после того как попросила Верену рассказать о родителях, что девушка сделала с готовностью, даже не подозревая, к каким выводам эта беседа приведёт мисс Ченселлор. Таррант был моралистом без чувства морали – вот что стало ясно Олив, когда она услышала историю детства и юности его дочери, которую Верена поведала подруге с присущей ей бесхитростностью. Этот рассказ, хотя и оказался крайне увлекательным для мисс Ченселлор, которая легко прониклась повествованием, побудил её задаться вопросом, способна ли её подруга отличить хорошее от плохого. Нет, она была в высшей степени невинным созданием. Она не понимала, она не интерпретировала и не видела portée того, что описывала. Она нисколько не имела склонности судить своих родителей. Олив хотела «прояснить» для себя те условия, в которых её восхитительная юная подруга¸ которую она с каждым днём находила всё более восхитительной, развивалась и для этого, как я упомянул ранее, она побуждала ту к бесконечным беседам. Теперь же она была удовлетворена, ей всё стало ясно, и больше всего на свете она хотела бы убедить девушку навсегда порвать со своим прошлым. Прошлым, о котором она ничуть не сожалела, поскольку оно открыло для Верены, а через неё и для её покровительницы, страдания и тайны Настоящих Людей. У неё была теория, что Верена, несмотря на то, что в ней течёт кровь Гринстритов (кстати, кто они такие, в конце концов?), была цветком великой Демократии, и невозможно было представить предка менее выдающегося, нежели сам Таррант. Его происхождение брало начало в безвестном местечке где-то в Пенсильвании, и было само по себе невыразимо низким. Настолько, что если бы возникла необходимость его доказать, сама Олив была бы разочарована этим недостатком. Ей нравилось думать, что в детстве Верена познала практически самую крайнюю бедность, и ей доставляло жестокое удовольствие представлять себе, что иногда это нежное создание вынуждено было в буквальном смысле голодать. Эти вещи лишь добавляли ей ценности в глазах Олив. Они заставляли эту молодую леди чувствовать, что их общее дело – действительно серьёзное предприятие. Принято считать, что у революционеров всегда есть какой-то определённый стимул для борьбы, а в их случае этого стимула бы очень не хватало, если бы не такое счастливое стечение обстоятельств в прошлом Верены. Когда та передала приглашение в Кембридж от своей матери, Олив осознала, что пришло время совершить великое усилие. Великие усилия не были ей в новинку – сама жизнь была великим усилием – но это казалось ей особенно жестоким. Она, тем не менее, решила пойти на него, пообещав себе, что первый её визит к миссис Таррант окажется последним. Единственным утешением для неё служило то, что ей предстоит тяжко страдать, поскольку предчувствие тяжких страданий было присуще ей всегда. Было решено, что Олив придёт к чаю (точнее, трапезе, которую Селах считал своим ужином), в то время как миссис Таррант, как мы уже знаем, собиралась пригласить ещё одного гостя, чтобы почтить её приход. Указанный гость после долгих споров между Вереной и матерью был всё-таки избран, и первым, кого увидела Олив, войдя в крошечную гостиную в Кембридже, был молодой человек с преждевременно, или, как при взгляде на него можно было сказать, несвоевременно поседевшими волосами, которого она, кажется, видела прежде, и который был представлен ей как мистер Маттиас Пардон.