Бостонцы - [11]

– Я не могу говорить с этими людьми, не могу! – сказала Олив Ченселлор, и её лицо выразило нежелание принять такую ответственность. – Я хочу отдавать себя другим, я хочу узнать всё, что ими движет, все скрытые мотивы, понимаете? Я хочу войти в жизнь одиноких женщин, женщин, достойных сожаления. Я хочу быть с ними, чтобы помочь им. Я хочу делать что-то! О, если бы я только могла говорить!

– Мы с удовольствием выслушаем ваши соображения прямо сейчас, – сказала миссис Фарриндер с быстротой реакции, выдававшей большой опыт председательствования.

– О, дорогая, я не могу говорить. У меня нет никаких способностей к этому. У меня нет ни самообладания, ни красноречия. Я и двух слов связать не могу. Но я очень хочу сделать вклад в наше дело.

– А что у вас есть? – спросила миссис Фарриндер, оглядывая свою собеседницу с головы до ног холодным деловым взглядом. – У вас есть деньги?

В этот момент Олив так захватила надежда получить одобрение этой великой женщины, что она даже не задумалась, что кроме своих финансовых возможностей, могла бы предложить что-то другое. Но она призналась, что у неё есть определенный капитал, и миссис Фарриндер сказала ей серьёзно и повелительно: «Так вложите их!». Она великодушно развила свою мысль, пояснив, что мисс Ченселлор могла бы делать пожертвования в просветительский фонд борьбы за права женщин – фонд, который она сама недавно основала – и который, судя по её словам, был едва ли не самым успешным достижением на поприще общественной деятельности. Всё это совершенно зачаровало мисс Ченселллор и наполнило её воодушевлением. Если её жизнь ущемляла других, особенно такую дальновидную женщину как миссис Фарриндер, она должна была что-то изменить. Она должна была сама выбрать для себя этот путь, но нашлась великая представительница движения за освобождение её пола от всех видов рабства, которая сделала этот выбор за неё. Скудно обставленная комната, освещённая газовым светом, вдруг показалась ей роскошными чертогами, как будто перед её широко раскрытыми глазами сейчас разворачивался огромный и прекрасный мир гуманизма. Серьёзные, усталые люди в пальто и шляпах казались ей героями. Да, я сделаю кое-что, – сказала себе Олив Ченселлор. Она сделает кое-что для того, чтобы изменить ту ужасную картину, которую видела перед собой и против которой, как ей иногда казалось, была рождена вести крестовый поход – картину угнетения женщин. Угнетение женщин! Голос их безмолвных страданий всегда звучал в её ушах, океан слёз, что пролили они с начала времён, казалось, пролился сквозь её собственные глаза. Они пережили века притеснения, неисчислимые миллионы из них в жизни ждали только мучения и ужасная смерть. Они были её сестрами, они принадлежали ей, и теперь наступало их время. Близилось время великих перемен, почти революция, которая должна закончиться триумфом и стереть всё, что было до этого, взыскать все долги с другой грубой, кровавой и хищной расы! Это будет величайшая в мире перемена, новая эра человеческой семьи. И имена тех, кто показал путь и повел за собой эту армию, будут блистать ярче всех на доске славы. Там будут имена женщин, слабых, оскорбленных, преследуемых, но полностью посвятивших себя делу и не желавших лучшей участи, чем умереть за него. Этой занятной девушке не было ясно, каким образом подобная жертва будет потребована от неё, но такая возможность виделась ей сквозь розовый туман эмоций, делавший опасность такой же привлекательной, как успех. Он же превратил в её глазах подошедшую к ним мисс Бёрдси, эту смешную и такую знакомую даму, почти что в мученицу. Олив Ченселлор смотрела на неё с любовью и думала о том, что мисс Бёрдси никогда за всю свою долгую, утомительную и недооцененную жизнь не думала о себе и не делала ничего для себя. Она была проникнута сочувствием к другим, которое сморщило её лицо как старую перчатку. Над ней смеялись, но она не знала об этом, её считали скучной, но это её не волновало. У неё не было ничего за душой и, уйдя в могилу, она ничего не оставит после себя, кроме своего смешного, непримечательного, жалкого имени. А потом люди скажут, что женщины были тщеславны, эгоистичны и пеклись только о себе! Пока мисс Бёрдси стояла, спрашивая миссис Фарриндер, не скажет ли она что-нибудь собравшимся, Олив Ченселлор нежно поправила на воротнике мисс Бёрдси маленькую брошь, которая почти отстегнулась.

Глава 6

– Ох, спасибо! – сказала мисс Бёрдси. – Я бы не хотела потерять эту брошь. Мне её подарил Мирандола.

Он был одним из её беженцев в прошлом, и присутствующие, знавшие о его стеснённых обстоятельствах, не могли не задаться вопросом, откуда он мог взять средства на украшение. Поприветствовав супругов Таррант, мисс Бёрдси снова остановилась, глядя на высокого темноволосого спутника мисс Ченселлор. Она заметила его несколько мрачную фигуру, прислонившуюся к стене возле двери; он стоял там в одиночестве, далекий от ценностей и идеалов, царивших в этом доме и во всём Бостоне. Ей не приходило в голову спросить себя, почему мисс Ченселлор так и не заговорила с ним с тех пор, как привела – мисс Бёрдси не утруждала себя подобными размышлениями. На самом деле, Олив откровенно игнорировала своего родственника даже тогда, когда миссис Фарриндер настроила её на возвышенный лад своими речами. Она наблюдала за ним через всю комнату и видела, что ему, скорее всего, скучно, но не придавала этому особого значения. Разве она не отговаривала его от поездки? Он всего лишь ждал, как и все остальные, и был ничем не хуже их. Она пообещала себе, что представит его миссис Фарриндер до того, как они уедут. Сперва ей следовало подготовить почву, ведь он принадлежал к лагерю южан, противников их идеалов. И теперь эта задача для молодой леди казалась куда сложней, чем она предполагала. Внезапное беспокойство, которое охватило её ещё в экипаже, когда он отказался уйти, не оставляло её и теперь, хотя она и чувствовала, что находится среди друзей и особенно рядом с миссис Фарриндер, которая излучала силу. В любом случае, если ему было скучно, он мог бы заговорить с кем-нибудь, ведь его окружали прекрасные люди, пусть и ярые реформаторы. Если бы он хотел, то мог бы заговорить хотя бы вон с той красивой рыжеволосой девушкой, которая только что пришла. Южане ведь славятся своими рыцарскими манерами!