Босиком по 90-м - [17]

Костя был нашим начальником. Кроме армянской фамилии ничто не говорило о его принадлежности к этому народу. Он не курил, почти не употреблял алкоголь, но был страшным волокитой. Я слышал, как, разговаривая по телефону с незнакомой дамой, он не только познакомился, но и перешёл на обсуждение очень пикантных тем. В том, что его первое свидание закончится близостью, не было никакого сомнения. Надо сказать, что он всегда думал о сексе и потому в нагрудном кармане пиджака держал импортные презервативы, поставляемые в Россию американцами в качестве гуманитарной помощи. И вот, когда Костя, находясь в кабинете президента авиакомпании, склонился перед ним, подавая на подпись договор, прямо на контракт упали две пачки контрацептивов. Президент растерялся и промямлил что-то, дескать, такие вещи надо хранить в другом месте.

Другим моим коллегой, был отставной замполит ракетного полка, бывший майор, Викентий Борисович Закарпатский, уже разменявший пятый десяток.

Судьба его была непростой. Юношей он поступил в мореходное училище и благополучно окончил. Ходил даже в плавание на знаменитом «Крузенштерне». В общем, был романтиком, сочинял неплохие стихи и умело писал маслом морские пейзажи. Но потом, что-то в его голове перевернулось, он принялся зачитываться классиками марксизма-ленинизма и поступил в военно-политическое училище. Стал офицером. Дослужился до майора, но 19 августа 1991 года на полковом построении, выпив перед этим лишнего, то ли в шутку, то ли всерьёз, призвал офицерский состав поддержать ГКЧП. Разразился скандал. Через несколько дней его досрочно отправили на пенсию.

Закарпатский сменил несколько профессий (был кладовщиком, завхозом, и даже инженером по технике безопасности), но нигде долго не задерживался, пока, наконец, не пришёл в договорной отдел авиакомпании. Здесь ему нравилось. Одевался он скромно, но аккуратно. Всегда ходил при галстуке и свежей сорочке. Брюки были так наглажены, как будто он изнутри смазывал их клеем «Момент» (так поступали в армии ленивые сержанты, заступающие на дежурство по роте; клей намертво прихватывал материю и даже мятые хэбэшные штаны имели идеальные стрелки; таковыми они оставались и после стирки). В обед Викентий доставал из портфеля два бутерброда и, заварив чаю, молча пережёвывал. Сэндвичи почему-то всегда были неизменны: толстый кусок хлеба с маслом и кружок варёной колбасы. Оставшиеся сорок минут перерыва он тратил на компьютерную игру «Принц Персии». И так каждый день. Наблюдая за ним, я сделал вывод, что не всё было так хорошо в его семейном королевстве, даже несмотря на кипенно-белые воротнички рубашек.

Надо сказать, Викентий Борисович к тому времени уже не был горячим сторонником марксизма-ленинизма, но обладал прекрасным чувством юмора. Особенно ярко об этом свидетельствует следующий случай.

У нас на стене ещё с советских времён висел огромный портрет Ленина. Все привыкли к нему настолько, что даже не замечали. И однажды в кабинет зашёл генеральный директор авиакомпании и распорядился снять большевистского вождя, что мы не преминули выполнить с превеликим удовольствием. Викентий, как художник, не мог позволить выбросить картину и потому поставил её за диван. Впоследствии, именно за ней мы хранили многочисленные магарычи, которыми нас «премировали» туристические фирмы, арендовавшие у авиакомпании самолёты. И когда приближалось окончание рабочего дня, – а нередко и в обед! – Закарпатский говорил одну и ту же неизменную фразу: «Ну что, друзья, пойдём с Ильичём советоваться?». И если желающих не было, он в одиночестве опрокидывал «сто пятьдесят» и закусывал кусочком предусмотрительно оставленного сэндвича. Делал это Борисыч так аппетитно, что трудно было к нему не присоединиться. Надо сказать, что с Бахусом он поддерживал очень тёплые отношения, хотя ради этого ему часто приходилось пускаться на разные хитрости. Как, например, в прошлом году, когда мой старший товарищ отдыхал на Черноморском побережье вместе с женой. Я слушал его рассказ, и перед глазами возникала вот такая картина.

…Жара стояла египетская. Короткая тень похожего на детский грибок зонтика едва защищала от опасного полуденного солнца.

– Наверное, пора искупаться и в номер, – уныло пролепетал Викентий Борисович, повернувшись к загорелому телу супруги.

– Ты иди, а я ещё позагораю, – донесся сонный лепет из-под широкополой соломенной шляпы. – До обеда ещё два часа.

Ободрённый услышанным, Викентий радостно кивнул и быстро поднялся. Прыгая по горячим камням, он с трудом преодолел десятиметровую «полосу мужества» и с разбегу нырнул в море. Он плыл, широко загребая воду, как плавают только русские.

Уже через пятнадцать минут отставной майор в плавках и с полотенцем на плече бодрым шагом покорял последний лестничный пролет санатория «Голубой факел».

Открыв дверь номера, Закарпатский очутился в типичной советской, плохо меблированной комнате, с двумя сдвинутыми, то и дело норовившими разъехаться, кроватями. Ещё имелись два мягких стула, трюмо, тумбочки и шкаф. На стене об обмолоте и надоях мурлыкал пластмассовый кирпич проводного радио. Телевизора не было, зато был душ и туалет (не общий – на этаже, – а свой, только для двоих!). Через день приходила уборщица и большой грязной тряпкой возила по комнате, а потом терла ею кафельный пол в душе. Хранилась эта хозяйственная утварь за неприметной открывающейся дверцей оббитого вагонкой шкафчика, который выполнял ещё и декоративную функцию – закрывал стояк канализационной трубы. Викентий открыл шкафчик, опустил туда руку по самое плечо и легко извлёк чекушку водки. Сделал несколько глотков, закусил спелой желтой алычой, сорванной по дороге, и, крякнув от удовольствия, перевел дыхание. Немного помедлил, задумался, махнул рукой и снова повторил. Потом по-хозяйски, не спеша, заткнул горлышко оторванным куском газеты, опустил бутылку на самое дно и бережно прикрыл импровизированный бар.