Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [102]

Мелентий

PS! 28 08.1981. Ужасный день для меня, не знаю, с чего и начать. Хочется все высказать о своей горькой судьбинушке. Администрация всеми силами и способами добивается перекрыть мне кислород, оборвать мою переписку с тобою. Сегодня меня вызвал Громилов и за письмо тебе ночью выписал мне нарушение режима. Я всячески оправдывался, а когда же мне писать, если я после работы, кое-как поужинав, бегом бегу в ПТУ на учебу. Что толку, что я убивался у него? Замполит Пилипенко в отпуске. Идти к начальнику колонии на прием — это равносильно, что напрашиваться в изолятор. «Закон — тайга, медведь — хозяин». Твое письмо, написанное простым карандашом в ответ на мои три письма, Громилов не отдал мне. «Она встала не на ту ногу», — говорит. Обещал твое письмо отправить тебе на работу. Что там написано??? Боже! Как я не хочу, чтобы из-за меня страдала ты. Извини, прости, что я причиняю тебе столько горя. Ты писала простым карандашом, чтобы не обратили особого внимания, а они еще пуще! При всем желании они сумеют порвать нашу переписку: мне не будут отдавать твои письма, а мои не будут отправлять — и все. Громиловщина подошла к самой границе, а мы с тобою стоим над пропастью с разных сторон вслепую. Что будет с нами? Сколько хлопот, забот и переживаний принесло тебе наше знакомство… Сколько неизвестных трудностей ждет впереди??? Но никому не удастся убить мою любовь к тебе, пока я жив. Нет!!! Моя любовь к тебе разжигается огромным костром все ярче, чище, сильнее, выносливее. Забудь о том, что я раньше смел ревновать тебя, мое солнце. О! Какое же большое горе, что мы не в силах быть вместе. Но все эти преграды только усиливают мою любовь, мою самую чистую страсть к тебе. Скажу тебе, Алтан, может, ни один человек на всей земле за все века не любил тебя так пламенно, как я тебя. Ни один философ, ни один психолог ничем не могут измерить всю силу и выносливость моей любви к тебе. Все любящие на белом свете, собранные в одно целое, не наберут такого веса своей любви, каким я люблю тебя — всем смыслом моей жизни, всеми муками тюрьмы. И верен буду я тебе до последнего рокового часа своей смерти. Пусть я — уголовник, убийца в прошлом, но буду тебе самым лучшим мужем на свете, поверь! Какое блаженство и наслаждение я получаю в эти минуты, когда пишу свои лучшие строки любви даже в такой пагубной псарне. С любовью не может сравниться ни одно счастье на земле! Готов написать обо всем этом кровью своего сердца.

Алтан Гэрэл, через цензуру я вынужден в дальней-шсм отправлять всего три письма в месяц, всем по одному— тебе, матери, брату. Крепко обнимаю тебя, Друг и Любовь.

Всегда и весь твой Мелентий

Письмо 67

Среда, 16 сентября 1981 года. Получил от тебя уже третье письмо, а ответы коплю в одно письмо, как капитал. Никак не хочу нарушать режим. Может быть, в октябре еще напишу. Большое ценное письмо получил тоже, все в целости и сохранности. Огромное спасибо. Только не пиши, чтобы я звал свою мать на день рожденья. Она больна, от дома не отходит «скорая помощь», которую ей вызывают соседи. Ведь теперь она живет одна-одинешенька с тех пор, как Юрий укатил в Якутию. Я не смею ее звать на свиданку, пока сама не оклемается и не напросится. Высылать мне ни-че-го-шень-ки не на-до! Я полностью нахожусь на государственном обеспечении: одет, обут и накормлен. На работу ведут — считают, с работы ведут — тоже считают, порою трижды пересчитывают для того, чтобы я только не потерялся. Для тебя я стал, да и был глуп. К тому же я стал некрасив, заработал шрам на весь нос. Сколько я принес тебе хлопот и неприятностей? Сколько времени, сил и денег на меня ты истратила?! Что будет с тобою, Алтан Гэрэл, если мне придется отсидеть все двенадцать лет в этой тюрьме??? Я содрогаюсь от такой мрачной мысли.

Курить я не бросил. Ничего не рисую. Читаю очень редко. В кино не хожу. Иногда смотрю телепередачи: эстрадные зарубежные ансамбли, хоккей, футбол и наших эстрадных артистов.

Уже прохладно, мы с 15 сентября перешли на зимнюю форму одежды.

PS! 30 сентября 1981 года. Здравствуй, моя бедненькая!

Получил от тебя письмо с красивыми открытками. Думал и думал: как я надоел тебе до скуловоротной тошноты желчью, но ты не таишь в себе ни обиды, ни зла ко мне, психомоторному. Благодарен тебе за все. Может, когда-нибудь отольется все на мне, если будем мы с тобою вместе жить? Я решил тебя не отвлекать постоянно от твоих нужд и дел. У меня одна огромная и вечная мечта — это освободиться пусть в 1989 году, лишь бы не было войны. Может, когда-нибудь выдохну из себя весь воздух тюрьмы, которым дышу с 1977 года. Но мне кажется, что на свободе еще долго будет преследовать запах неволи, смрад изоляторов. Мне до сих пор стыдно, что я подвел нас с тобою, разжигая костер, а мог бы предвидеть, чем эти костры окончатся, кто их собою потушит разом. О, сколько я испытал мук, обмана, беспредел, лютую ненависть и угнетение?! Сколько смогу еще вынести? Сколько я краснел перед людьми и богом, но больше краснею перед одной тобою, хотя в моих письмах к тебе не было ни малейшей крохи лжи.

А вот бандероль напрасно мне выслала, рано по сроку. Я же писал, что ничего мне не надобно, а письмо-то это у меня ведь. Но все-таки постараюсь уладить, так как день рождения на носу. В худшем случае жди обратно свою бандероль. Я не замерзну, есть что одеть. В пятницу пойду по телевизору смотреть кинокомедию «Дача»… которой не будет у меня никогда. До свидания, Гэрэлма, береги себя. Не умеешь — научись себя беречь от всех зол.