Бородинское поле - [6]

- Неужели дойдет до Москвы?

- Все может быть.

- Говорят, и нас пошлют на фронт. Скорей бы.

- Успеешь, сын, навоюешься. Сначала научись…

- А может случиться, что и не успею. Вот будет обидно, если война кончится, а мы и не понюхаем пороху.

- Такого не случится, - грустно сказал Глеб. - Главные бои впереди. Далеко враг зашел, по доброй воле обратно не пойдет. Придется выколачивать. Накопим силы, дай время.

- А может, как в двенадцатом году, при Наполеоне, сами побегут. Выдохнутся и побегут, - сказал Святослав солидно. - Я недавно "Войну и мир" перечитал. Заново, внимательно, не так, как в школе. Мне думается, в истории все повторяется. Не в деталях, а в принципе, в общих чертах. И дедушка, между прочим, такого же мнения… А ты знаешь, папа, дедушка наш рассуждает, как философ или как нарком.

- А рабочие, сынок, всегда были умными и мудрыми. И многие наркомы вышли из рабочих. А ты давно с дедушкой не виделся?

- Да уже больше месяца. Мы сходим. Бабушка все плачет. - И запнулся. Он знал, о ком плачет бабушка.

- Конечно, сходим. Пешочком, - предложил Глеб. - Пройдем всю улицу Горького, потом по Ленинградскому шоссе. Как? Не возражаешь?

Сын молча согласился.

Центральная артерия столицы, самая широкая и самая нарядная, показалась Глебу какой-то не совсем знакомой и привычной. На ней не было беспечно гуляющих. На лицах людей, в их быстрой, торопливой походке чувствовались озабоченность и напряжение. Часто встречались военные патрули. Огромные витрины магазинов заложены мешками с песком. На доме рядом с телеграфом огромный плакат - "Родина-мать зовет!". Плакат впечатляет. Они остановились у -Тверского бульвара, где тогда возвышался всегда задумчивый бронзовый Пушкин. Постояли несколько минут.

- А ведь могут и его, как Тимирязева, бомбой ушибить, - сказал Глеб, вспомнив рассказ зятя.

- А что с Тимирязевым? - Святослав не знал о бомбе у Никитских ворот.

- Бомбили. И повредили. Олег Борисович рассказывал, - пояснил Глеб.

- Он тебе понравился, Олег Борисович?

- Да как будто ничего. Мы виделись накоротке. А ты что о нем думаешь? - полюбопытствовал Глеб. Замужество сестры, ее судьба не были для него безразличны.

- Не люблю я его, - после продолжительной паузы ответил Святослав.

- Твоя любовь необязательна. Важно, чтоб они друг друга любили, - заметил Глеб и поймал себя на мысли, что он разговаривает с сыном по-мужски, как равный. Ответ сына заинтересовал его, и он спросил: - Чем же он тебе не нравится?

- Какой-то он хрупкий и тихий.

- Но ведь Варя тоже хрупкая.

- Тетя Варя другое дело, она женщина. Она красивая.

- Да и Олег Борисович недурен. Все при нем. А что тихий - это от характера. И кажется, в уме ему не откажешь.

На Пушкинской площади в кинотеатре "Центральный" шел "Чапаев". Святослав как-то весь встрепенулся, в глазах вспыхнули огоньки восторга, и этот восторг прозвучал в его голосе:

- Смотри, папа, "Чапаев"!

Больше не нужно было никаких слов: отец понял его, понял желание сына, предложил:

- Ну так что, посмотрим?

- Давай, - обрадованно согласился Святослав.

На Верхнюю Масловку пришли изрядно проголодавшиеся. Дома была одна мать; заждалась. Накормила скромным, но вкусным обедом. Потом сидели втроем, разговаривали, поджидая Трофима Ивановича. Уже начало смеркаться, когда приехала Варя. Усталая, с глазами, излучающими тихий и добрый огонек, обняла племянника, поцеловала, поразилась:

- Как ты вырос, дружок. Дед говорит, что быть тебе генералом. Я не возражаю. Был адмирал Макаров, пусть будет и генерал.

Деда Святослав так и не дождался: Трофим Иванович вернутся с завода в одиннадцать часов. Много работы. Завод перестраивается на выпуск военной продукции.

Глеб проводил сына до самого училища. Обнялись на прощание.

- Свидимся ли?.. - дрогнувшим голосом сказал отец. - Я знаю, сынок, ты не трус. Об одном прошу: попадешь на фронт - не теряй голову. Не горячись. Хладнокровие и выдержка - вот главные качества бойца. Подставить голову под пулю врага - дело плевое. Для этого не надо ни ума, ни геройства. Любой дурак сумеет. А надо перехитрить врага, победить и самому в живых остаться.

Домой возвращался Глеб с растревоженным сердцем. Дома встретил отца и за разговорами как будто успокоился, отвлекся от нелепого предчувствия, угомонилась душа. Но ненадолго. Как только легли спать и погасили свеч, в голову опять полезли гнетущие думы. Ему вдруг захотелось рассказать жене и дочурке, какой у них Славка, пусть бы и они разделили его гордость и радость. И тут он понял, что никогда им уже ни о чем не расскажет, и они - ни Нина, ни маленькая Наточка - никогда больше не узнают ничего ни о Славке, ни о нем - Глебе Макарове, ничего и никогда. От сознания этого становилось жутко, он пытался не думать, забыться, но не было сил. И сон не приходил. Тогда он осторожно встал, оделся, вышел во двор и час, а может, и больше сидел на скамеечке под старым вязом, ожидая сигнала воздушной тревоги. По-прежнему светила луна, было тихо и тепло, как в июле. Дворничиха тетя Настя узнала его, подошла, поздоровалась:

- Не спится, Трофимович?

- Что-то сегодня спокойно в небе, - вместо ответа сказал Глеб. - Или запаздывает…