Борн - [14]

Должно быть, мой отец держался таким бодрячком ради нас с матерью. Ведь она могла когда-нибудь вернуться на родину предков. Он – нет. Даже людей с нашего острова мы почти не встречали. Истории, которые отец мне рассказывал, по мере их повторения казались все более скучными, хотя теперь я понимаю, что он просто пытался проложить курс к исчезнувшему острову, используя компас своих воспоминаний.

Несмотря ни на что, родители не забывали о моем образовании. Не о школярских знаниях, а о том, что мне действительно бы пригодилось: за что стоит держаться, а от чего – избавляться, за что сражаться, а что – выбросить. А еще – о ловушках.

Однажды мы отыскали место, где наконец обрели покой. Отец привез нас на другой остров. Не такой, каким был наш, даже близко не такой, но то ли от ощущения собственной ненужности, то ли набравшись смелости, отец решил воссоздать прежнюю жизнь. Так мы провели два прекрасных года. Город, в котором можно было жить, пляж для прогулок, ботанический сад, школа, игры с детьми, похожими на меня. Мы обитали в крохотном двухкомнатном домишке, на заднем дворике которого папа построил весельное каноэ с мотором-франкенштейном из деталей, собранных, что называется, с миру по нитке. Мама же стала лечить людей за еду и всякие нужные вещи.

Время от времени до нас доходили новости с материка, из которых следовало, что дела идут все хуже. Мои родители скрывали от меня это сколько могли. До тех пор, когда в один прекрасный день нас не окружили солдаты и не переправили на переполненных паромах в очередной лагерь на материке. Позади остались зеленовато-голубая вода, отцовская лодка и наш домик.

Жизнь неуклонно катилась под откос, все ниже и ниже, пока наконец не осталось даже лагерей. Одни только беженцы, бредущие по земле в поисках уголков, где еще сохранялось разделение на здравомыслие и безумие. На доброту и жестокость, которые зачастую берут начало из одного и того же источника. Отец носил в ботинке нож и по очереди с матерью небольшой револьвер. Нам могли с одинаковой вероятностью встретиться как обгоревшие, слегка закиданные землей трупы в канаве, так и вполне живой фермер с сыновьями, вооруженными дробовиками. А однажды улыбчивый мужчина зазвал нас в свой дом и попытался изнасиловать мать. После чего у моего отца появился шрам на левой руке, и мы отныне старались держаться подальше от больших дорог.

Мы предпочли голод отчаявшимся толпам, медленно влачившим себя навстречу миражам. Проселочные дороги, которыми мы пробирались, постепенно обратились в серых змей, извивавшихся во мраке лесных зарослей. Далекие огни городов или одиноких хижин вызывали у нас страх, впоследствии сменившийся осторожностью. Так или иначе, мы предпочитали обходить их стороной.

Через несколько месяцев после того, как надежда обрести приют окончательно покинула нас, на холме впереди показался удивительный город, в сумерках напоминающий огромную хрустальную люстру, опустившуюся с неба, или океанский лайнер, выброшенный на берег. Не в силах отвести глаз я принялась умолять родителей отправиться туда. Они меня не послушали и были правы. Город оставался на нашем горизонте еще восемь дней. А на девятую ночь его восточная часть, продолжавшая манить нас из-за лесов и равнин, загорелась, и все эти сверкающие огни поглотил огромный пожар, чье зарево разгоняло темноту на многие мили вокруг.

По небу проплыли подмаргивающие сигнальные огоньки бомбардировщиков, улетавших прочь, и мы стояли, удивленно задрав головы. Прошло уже много лет с тех пор, как в небе пролетал хоть какой-нибудь самолет. Они казались нам одновременно знакомыми и незнакомыми. Мы задались даже вопросом, не означают ли эти самолеты возрождения нормальной жизни? Но это было всего лишь очередным миражом. Ничего они не означали.

Мы поспешили на восток, страшась нового исхода выживших, волна которых могла смести наше маленькое семейство, пусть эти люди ничем от нас и не отличались. В воздухе несколько дней висел густой, похожий на пыль, черный дым, затем прибитый нечистым дождем. И тогда из земли полезли извивающиеся черви, кролики и другие умирающие животные.

Совсем скоро мы начали вспоминать те дни с сожалением. Но тогда мои родители еще не утратили надежду отыскать безопасное место. Они не сдавались. Они так и не сдались. Я это точно знаю, хотя они умерли.

Много чего еще я поведала Борну, однако не могу теперь заставить себя все это изложить на бумаге, трудно подобрать нужные слова. Речь о том, чего я не могу вспомнить, а именно как я пришла в этот город и что случилось с моими родителями. Мои последние воспоминания, восходящие к «догородской» жизни, касаются наводнений, плотов, связанных из чего попало, и расползающегося молчания людей – мертвых или умирающих в воде. И еще полоски земли на горизонте. Мои последние воспоминания – это погружение все глубже под воду и легкие, полные ила.

А потом я очнулась в городе. Шла по берегу реки, как будто делала так всегда.

Одна.

Что я сделала после, хотя, возможно, это и было неправильно

Если взглянуть на мою комнату свежим взглядом, в глаза бросится отсутствие водопровода, плесень, ведущая войну с созвездиями светлячков на потолке, полуобвалившаяся стена с окном, выходящим на гору мусора… Несмотря на все это, а также на уличные сцены, когда один измученный грязнуля дерется с другим, таким же измученным грязнулей, за остатки, которые старый мир счел бы ненужной дрянью… так вот, несмотря на все это, я упорно продолжала фантазировать о том, как вернуть всякие приятные нам в прошлом мелочи.