Борисов-Мусатов - [37]

…Нет, слишком мелки такие рассказики на холстах, без выхода в пейзаж, без чувств, без жизни цвета. И куда таким «мыслителям-реалистам» до понимания земного, но поэтического, осердеченного и потому-то и живописного реализма Милле!.. И слава Богу, в их натурном классе настроения у большинства другие, кажется.

И еще — среди недавней суматохи вспомнился тот момент, когда напоследок обходил Поленов ученические работы, «приговоренные» к выставочному показу. Шел быстро, сосредоточенно, чуть наклонив крупную голову. И все они гурьбой шли и приостанавливались, торопили шаг и останавливались — за учителем, коренастая фигура которого в темном костюме при такой спешке казалась особенно строгой. Утреннее солнце высвечивало высокий лоб и рыжеватость бороды и усов Василия Дмитриевича, боровшуюся с проседью. Попутно внушительным своим баском приговаривал он всегда волновавшие Виктора какие-то добрые слова о Чистякове (некогда и его ведь тоже любимом первом наставнике) и все повторял — излюбленное, что свет и солнце на холсте не для услады гурманской, а за ними осознание, осмысление натуры через природу цвета. Вот чем нам, медлительным тугодумам российским, французы эти новейшие важны с их попытками растворения палитры красочной в воздушной среде! Не для создания разных там красивых «штучек» — нам опыт, опыт дорог, когда и мысль и чувство на гармонию работают, соединяясь в ней, как и цветовые пятна разных тонов объединяются в пленэрной гамме. И если понять это, то наш художник, человек русский — с его до фанатизма идущей требовательностью, с его максимализмом, — он эту «воздушность» вдумчивостью души своей наполнит и любой тогда жанр драматический, любой сюжет напишет глубоко, цельно и современно.

Тут-то и подвернулся под взор пристально-темных поленовских глаз маленький холст с «Капустой». «Вот вам, кстати, и кусок живой природы! Почему — живой? Потому, что осмыслен живописно, а не просто „передан“: неба-то нет, не видать его, а цвет его на всем отражен. И погода, и состояние дня, все тут — в голубизне зелени, в тоне фиолетовых стволов… В светло-сиреневом (заметьте — а не глухом коричневом!) тоне земли, написанной на свету! Вот это уже и есть пленэрное, а не „предметное“ представление, это уже — живописная правда!» А про себя не мог не отметить Василий Дмитриевич и декоративность пейзажика: горизонт поднят так, что похоже все на сумрачно-серебрящийся коврик, так свеж контраст светлых стволов и темного кустарника, так ритмично распределены на нем теневые пятна… И снова, светлея душой, Виктор смущенно почувствовал на себе внимательные взоры обступивших товарищей.

И пел, так уютно пел, посвистывая, синими морозными вечерами самовар в небольшой комнатке на Садовой, где их шумную ватагу принимали у себя в гостях две соученицы и неразлучные подруги Елена Александрова и Юлия Игумнова. Первая — похоже, озорная насмешница, а другая — нрава скорее тихо-сосредоточенного. Дружеские сходки устраивались по субботам, и потому встречи именовались «субботниками», а гостеприимные хозяйки удостоились прозвища «субботниц»…

В память открытия последней ученической выставки решено было запечатлеться всем составом. Раздобыли огромную, под бронзу, раму и, водрузив ее на задрапированную подставку, разместились, составив композицию группового портрета. Позади всех долговязый Шимельфениг, Сулер, сияющая Игумнова и Александрова с непривычно застывшей улыбкой и лукавыми огоньками в глазах. Слева — высокий, русоволосый Николай Ульянов. Родом из Ельца, а по отчеству Павлович — в каталогах ученических выставок значился он в скобках как «Елецкий», чтобы его можно было отличить от соученика, тезки и однофамильца Ульянова Николая Семеновича. Рядом с Ульяновым-«Елецким» присела смуглая Глаголева, черноокая, с волосами цвета воронова крыла. А Виктор, спокойно относясь к ситуации, в общем-то затруднительной, когда он не мог ни присесть, дабы вообще не исчезнуть за рамой и подставкой, ни присоединиться ко второму ряду — попросту остался стоять во весь коротенький свой рост — в промежутке. Внизу на раме, по центру, наклеена была этикетка с названием картины: «Субботники».

Недавно, сказали Виктору, сам Лев Николаевич у них побывал, он на выставках ученических — завсегдатай. Приходил, как обычно, в сопровождении дочери Татьяны. Татьяну Толстую, работы которой выставлены были в тех же залах, что и его собственные, Виктор видел не однажды. Розоволицая, с живыми темными глазами, пышущая здоровьем и энергией, невысокая, очень стройная, она забегала на Садовую к Игумновой и Александровой. Попав как-то в дамскую компанию с молодой, но постарше его, графиней-художницей, Виктор совсем потерялся. Милая кокетливость Татьяны Львовны и полная увлеченность ее серьезным разговором были ненаигранны и понравились своим сочетанием. И странным казалось, что родной отец этой веселой гостьи сам Лев Толстой! А ему-то, Толстому, что понравиться могло на их выставке?..

Тем же кружком собравшись, читали позже со смешками и репликами с мест статью в журнале «Артист», где выставка оценивалась в снисходительно-менторском тоне. Отмечено было, что «из пейзажистов лучшие работы дали гг. В. Соколов, Серегин, Жуковский, Борисов-Мусатов…». Но выставки эти выявляют разную «заразу», какой хворают они, растущие и восприимчивые к инфекции.