Борис Рыжий. Дивий Камень - [52]

Дмитрий Сухарев в уже цитированном предисловии к книге Рыжего «В кварталах дальних и печальных…» пишет: «Поэт Илья Фаликов описывает свой случай так: едва прочитал — и тут же выдвинул Рыжего на премию, и ее ему тут же дали, несмотря на обилие номинантов».

И это не совсем так. «Тут же» не было. Лонг-лист формировался медленно, не говоря о шорт-листе. В моем дневнике зафиксирован невидимый миру сюжет, не лишенный драматизма. Речь об «Антибукере-99».

Предварительный набросок (мой) шорт-листа по номинации «Незнакомка» (поэзия):

Михаил Айзенберг. Переговорный строй. «Знамя», № 2

Иван Волков. Ранняя лирика. М., 1999 (издательство не указано); Хлорофилл. «Знамя», № 8

Ирина Ермакова. Весь этот джаз. «Арион», № 2

Бахыт Кенжеев. Это он, не я. «Арион», № 1; Господний оклик. «Знамя», № 5

Виктор Коллегорский. Вон корабль в волнах, смотри. «Новый мир», № 8

Семен Липкин. Второй Новоприходский. «Новый мир», № 8

Игорь Меламед. И коридор больничный длиннее жизни… «Литературная газета», № 46 (5766)

Денис Новиков. Самопал. «Знамя», № 2; Предлог. «Новый мир», № 5; Ток-шоу. «Литературная газета», № 40 (5760); Самопал. СПб.: Пушкинский фонд, MCMXCIX.

Борис Рыжий. From Sverdlovsk with love. «Знамя», № 4

Владимир Салимон. Бегущие от грозы. М.: Золотой век, 1999

Ольга Сульчинская. Свиток. «Новый мир», № 6

Алексей Тиматков. Соляной столб. Рукопись.

ШОРТ после общего отбора: Воденников, Волков, Кенжеев, Кублановский, Меламед, Новиков, Рыжий, Соснора, Сульчинская, Тиматков.

Состав жюри того года: Максим Амелин, Павел Белицкий, Евгений Рейн, Виктория Шохина, Илья Фаликов. Предварительный набросок был оговорен по телефону, потом мы собрались и решили то, что решили. Дебаты кончились дебютом. Мы сидели в узком пенале редакционной комнаты, густо дымя (мы с Рейном). Амелин и Белицкий продвигали Ольгу Сульчинскую, их поддержала Шохина (по телефону), но в один счастливый момент Паша Белицкий, поэт и сотрудник «Независимой газеты», перешел на нашу с Рейном сторону. Это совпало с появлением в нашем дыму Виталия Третьякова — он пришел на шум голосов. Шеф сказал: ну, раз так, то дадим поощрительную — и назвал цену. Я подсказал: за дебют. Рейн небрежно-скромно под конец признался:

— У Рыжего есть стихи обо мне.

Без ложной скромности признаться должен и я: кандидатуру Амелина годом раньше, в 1998-м, тоже выдвинул я, и в жюри опять-таки был спор, но Амелин выиграл.

Максим Амелин:

Ты в землю врастаешь, — я мимо иду,

веселую песенку на ходу

        себе под нос напевая

про то, как — теряя златые листы —

мне кажешься неотразимою ты,

        ни мертвая, ни живая.

Ты помощи просишь, страдания дочь, —

мне нечем тебе, бедняжка, помочь:

        твои предсмертные муки

искусству возвышенному сродни,

хоть невпечатлимы ни в красках они,

        ни в камне, ни в слове, ни в звуке.

Сойдешь на нет, истаешь вот-вот, —

благой не приносящие плод

        пускай не расклеятся почки,

поскольку ты — смоковница та,

которую проклял еще до Христа

        Овидий в раздвоенной строчке.

Изощренная ритмика Амелина звучит особо, но все равно не выводит его из клуба общих с Рыжим интересов, именно тогда распространенных в пространстве нового русского стихотворства. Борис написал в мае 1996-го «К Овидию»:

Овидий, я как ты, но чуточку сложней

        судьба моя. Твоя и горше и страшней.

Волнения твои мне с детских лет знакомы.

        Мой горловой Урал едва ль похож на Томы,

но местность такова, что чувства таковы:

        я в Риме не бывал и город свой, увы,

не видел. Только смерть покажет мне дорогу.

        Я мальчиком больным шептал на ухо богу:

«Не знаю где, и как, и кем покинут я,

        кто плачет обо мне, волнуясь и скорбя…»

А нынче что скажу? И звери привыкают.

        Жаль только, ласточки до нас не долетают.

Латинского звона здесь нет, а вот гармонически-итальянистым Константином Батюшковым, с поздним призвуком Георгия Иванова, — веет. Это надо отметить — общий у Рыжего с Амелиным интерес ко второму ряду русской классики. На Дениса Давыдова или Николая Огарева Рыжего у Амелина найдутся свои любимцы:

Александрийскою стопой неторопливой

особенно теперь не разбежишься, нет,

за Сумароковым с победною оливой

и славы с лаврами Хераскову вослед.

Таким образом, Амелин вошел — в соответствии с Положением премии — в жюри-99. Между Амелиным и Рыжим чуть позже полыхнул конфликт — Рыжий вывел соперника в карикатурном виде на страницах своего «Роттердамского дневника» (2000), но это ведь поэты, они так живут, и надменная улыбка украшает их уста при встрече и без встречи[13].

Несколько позже — в «Новом мире» № 10 за 2006 год — Е. Вежлян напишет в статье «Портрет поколения на фоне поэзии»:

Речь идет о проекте «Тридцатилетние», в котором было, по сути, два круга. Один, внешний, — это поэты, вошедшие в антологию «10/30. Стихи тридцатилетних» (М., 2002): Максим Амелин, Глеб Шульпяков, Инга Кузнецова, Санджар Янышев, Дмитрий Тонконогов, Борис Рыжий, Андрей Поляков, Александр Леонтьев, кроме популярных, но эстетически отчужденных от большинства участников антологии Михаила Гронаса и Дмитрия Воденникова… <…> Другой, внутренний, — это так называемая группа «тридцатилетних» (Амелин, Кузнецова, Шульпяков, Тонконогов, Янышев), заявившая три года назад о самороспуске (интуиция не подвела поэтов — это событие почти совпало с изменением литературной ситуации). Много говорили о неоднородности состава антологии, как и о ее репрезентативности.