Борис Ковынев. Избранная лирика - [3]

1954

Факел над миром

Есть человек.

Есть человеко-волк.

Двуногий зверь. Не из легенды греческой.

Он наяву. Он в крови знает толк.

Он виски пьет из крови человеческой.

И в океане на материке

Стоит не зря его «Свободы» статуя.

Горящий факел у нее в руке.

На океан ложится тень хвостатая.

В ней, сам не зная, выразил творец,

Как после слов «святейшества» любезного

Вслед за крестом в вигвам входил свинец

И обладатель панциря железного.

Огонь и меч!

Огонь войны и меч!

Вот чем была их «миссия культурная».

Да и сейчас, грозя весь мир поджечь,

Стоит душа плантатора скульптурная.

Вот почему, окончивший колледж,

Знаток манер и прочее и прочее,

Банкир рычит:

— Кроши их и калечь! —

Кого?

Да нас, Отечество рабочее!

Банкиру снятся русские холмы.

Он позабыл в фашистской озверелости,

В какой «колледж» экзамен сдали мы

На аттестат международной зрелости.

Что дважды два — четыре, а не пять,

Что ни к чему в парламенте истерики.

Уж мы себя умели отстоять,

Когда на карте не было Америки.

Что и сейчас советский штык не ржав,

Что наш народ не племя полудикое.

Среди великих титулов держав

Держава мы действительно великая!

1953

Вдохновение

А земля сошла с ума!

Крутится и крутится.

Лето, непогодь, зима

И опять распутица.

Что ж поделаешь, года!

Женихи с невестами

В электричке иногда

Уступают место мне.

Не хочу я понимать

Грустное, обидное.

Не хочу я занимать

Место инвалидное.

Я за жизнь, за ярость, за...

Самое чудесное.

Залегла в мои глаза

Синева небесная.

Весь я сила и броня,

А не тень покойника.

Да и голос у меня

Соловья-разбойника.

Если искра, что во мне,

Даст тебе горение,

Не скупись, отдай стране

Это вдохновение.

1962

Рыбаки

Этот путь нерадостный

Лют, но широк.

В грудь сорокаградусный

Льется ветерок.

Ветерок что водочка —

Пей, да не пьяней!

Ой, как мчится лодочка!

Четверо в ней.

Рукава засучены,

Шапки набекрень,

И звенят уключины:

«Трень, трень, трень».

Вдруг темнее олова

Хлынули валы,

Наклонили головы,

Словно волы.

Небо рукомойником

Брызнуло не впрок.

Соловьем-разбойником

Свистнул ветерок.

На рога подхвачена

Лодочка. Беда!

Пьянствуют в складчину

Ветер и вода.

— Вертимся, кружимся...

Дело табак! —

Заметался в ужасе

Молодой рыбак.

Поглядел на лодочку.

— Братцы, не могу!

У меня молодочка

Есть на берегу.

Шустрая, бодрая,

Жаркая — ух!

Баба крутобедрая,

Новгородский дух. —

Волны лодку вздыбили,

Встали горой.

— Не уйти от гибели, —

Простонал второй.

— Тяжела неверная

Доля рыбака.

Дома ждут, наверное,

Старика!

Пьют чаек с вареньицем —

Не до чая тут,

Лодочка накренится —

И капут. —

Третий пристанища

Не имел нигде.

Он сказал: — Товарищи,

Хорошо в воде.

Буря не визжала бы

У подводных скал... —

Тут четвертый жалобы

Эти услыхал.

И рука четвертого

Властно поднялась:

— Кто скулит?

За борт его!

Слазь!

Вздумали в беспутицу

Петь за упокой.

Голова закрутится

От песни такой.

Что ж, что волны пенятся,

Трутся о бока!

Не в любви с вареньицем

Счастье рыбака.

Парни вы рослые,

Черт побери!

Ну-тка, двинем веслами!

Раз! Два! Три!

Двигай да вытаскивай,

А не то беда!

...Скоро станет ласковой

Буйная вода.

Вишь, в дали сиреневой

Вспыхнул бережок.

Легче, не накренивай

Лодочку, дружок...

...Этот путь нерадостный

Лют, но широк.

В грудь сорокаградусный

Льется ветерок.

Ветерок что водочка —

Пей, да не пьяней!

Ой, как мчится лодочка!

Четверо в ней.

1928

Монастырь в горах

Четыре дня тянулся бой,

Потом настал момент,

Когда ни хлеба, ни обойм,

Ни пулеметных лент.

Остались только мертвецы

Среди суровых скал...

Республиканские бойцы

Ушли за перевал.

Все было тихо, но в ночи

Еще дымился зной,

И камни были горячи

От ярости дневной.

Вдруг кто-то двинулся ползком

По щебню и траве...

Лицо засыпано песком,

И кровь на голове.

Ручей звенит издалека:

— Напейся, человек! —

И вот на голос ручейка

Ползет Хуан де Вег.

Уже вблизи ручей поет.

Все ближе... Наконец!

Припал к воде и жадно пьет

Контуженый боец.

Такая вкусная вода

Бывает только в снах...

И вдруг он видит — вот беда! —

К ручью идет монах.

«Ах, черт! Скорей бы уползти...»

— Куда ты? С нами бог!

Я помогу тебе.

— Пусти!

— Я многим уж помог...

— Но ты предашь меня, чернец,

Как делают везде

Монахи.

— Нет, я твой отец.

Ты сын мой во Христе...

Святой отец взглянул любя:

— Доверься мне вполне.

Что это, сын мой, у тебя?

— Граната!

— Дай-ка мне. —

Слеза любви с его лица

Скатилась на пустырь,

И он повел с собой бойца

В старинный монастырь.

Монах идет тропинкой вниз,

Монах заходит в сад,

И на его руке повис

Контуженый солдат...

В лицо пахнули слизь, и сырь,

И плесень трех веков.

Был тих и страшен монастырь

На фоне облаков.

С его надменной высоты

На монастырский сад

Глядели древние кресты,

Как триста лет назад.

Тут в келье в прошлые века

Лимонным майским днем

Монах пытал еретика

Клещами и огнем.

Скрипели двери в погребах,

И звякали ключи.

Тут ведьм сжигали на кострах

Святые палачи.

— Входи, не бойся, дорогой!

Я твой отец теперь. —

Монах ударил в дверь ногой...

И распахнулась дверь.

Навстречу звон штыков и шпор

И запах колбасы,

Глядят на пленника в упор

Фашистские усы.

Святые лики на стенах,

Солдаты у двери...

— Вот вам «язык», —

Сказал монах. —

Я выиграл пари.

Я знал, где надо подстеречь.

Я житель этих мест.

Чего не может сделать меч,

То может сделать крест.

— Подлец! —

Сказал Хуан де Вег