Борис Ковынев. Избранная лирика - [2]

Ведь это, это... —

Не понимал старик, что для поэта

Нет ничего страшнее немоты.

Почти в бреду он написал стихи,

А через год в Крыму и на Байкале

Я слышал, как их пели пастухи

И моряки на крейсере читали.

Учитель учит грамоте детей.

Пилот летит на север сквозь ненастья.

Мы все горды профессией своей

И славим труд,

Творящий жизнь и счастье.

1939

Сапоги

В. М. Медянику

Веселей, молоточки, трезвоньте,

Сыпьте в уши веселый горох!

На Каляевской,

В коопремонте,

Мы работаем до четырех.

По окну и рекламной картинке

Мастерскую нетрудно найти.

Коль у вас захворали ботинки,

Заходите ко мне по пути...

Я разглажу морщинки на коже,

Подравняю подошвы края.

У ботинок, товарищи, тоже

Есть скрипучая старость своя.

Если раньше положенной нормы

Истекает их жизненный путь,

Я могу им изящество формы

И фабричную юность вернуть.

Усадив на скамейку клиента

(Дескать, сами с усами, не ной),

Осторожно, как врач пациента,

Я исследую туфель больной.

И сейчас же С проворностью бойкой

Набиваю набойку иль две,

Чтобы, цокая новой набойкой,

Вы уверенно шли по Москве.

Посмотрите в минуту покоя

На носок сапога-удальца.

Есть у обуви что-то такое...

Ну... почти выраженье лица.

Предо мной элегантные туфли.

Их потрепанный облик не врет:

Порыжели они и пожухли,

До упаду танцуя фокстрот.

Без желания туфли такие

Я беру, чтобы выправить рант.

Но вчера сапоги боевые

Мне принес молодой лейтенант.

Загорелые, смуглые лица,

Голенища сверкают, как жесть.

В них упругая стойкость границы

И холодное мужество есть.

На тропинке, от слякоти ржавой,

Не они ль проверяли посты?

И шпион агрессивной державы

Убирался обратно в кусты.

Рвали их дождевые потоки,

Обжигала шальная пальба,

Но стояли они на Востоке,

Будто два пограничных столба.

Отдыхали в походном жилище,

Где тревогой пропитана мгла.

И не зря поперек голенища

Многодумная складка легла.

Добродушно, нахмурившись бровью,

Лейтенант говорит:

— Помоги! —

И конечно, с особой любовью

Починю я его сапоги.

1938

«В житейских бурях закалилась сила…»

В житейских бурях закалилась сила.

Я шел, и падал, и вставал опять.

Мне даже горе счастье приносило:

Ведь горе учит, как не унывать

И как нести сквозь грозы и страданья

Мечту неугасимую свою.

Сам в легендарном я рожден краю

И славлю жизнь, достойную преданья.

1961

Раздумье

Опять раздумье! Отвяжись!

Не разрешить вопроса.

Как умирающая жизнь,

Дымится папироса.

Прядется мыслей волокно.

Зачем? Пустая трата!

Зачем становится окно

Синей денатурата?

Ах да, ведь ночь на рубеже.

Часы шагают к ночи.

Так, значит, жизнь моя уже

На целый день короче?

Идут года. Пройдут года.

Столетья канут в бездну.

Но остаются навсегда

Плоды разумного труда.

Умру, но не исчезну.

1960

Крымская сказка

Раз поэта встретила гроза,

Приласкала и спросила:

— Кто ты?

Отчего твои глаза

Словно две осенних непогоды?

И, не дрогнув, отвечал поэт:

— Почему случается такое?

Оттого, что не было и нет

У меня покоя.

Посиди со мною, подожди,

Наклонись,

Коль можешь наклониться, —

Ты увидишь:

Грозы и дожди

У меня завернуты в страницы.

У грозы растаяло лицо,

И она, чтоб помнить встречу эту,

Уходя, из молнии кольцо

Подарила мрачному поэту.

1935

Девушка в белом

Девушка в белом платье,

С задумчивыми глазами

Цвета морских туманов

Встретилась мне в переулке.

Прошла, не взглянув на меня.

И все это: камни, грохот,

Ругань у подворотни —

Так не шло этой девушке,

Было ей не к лицу.

Может быть, в эту минуту

Серые стены зданий

Ей казались высоким мысом,

О который с гулом прибоя

Разбивался уличный шум...

А может быть, это студентка

Строительного института,

И профиль дворца, как песня,

Мерещился ей вдали.

О чем-то, как мачта, стройном

И легком, как небылица,

Думала эта девушка

В белом, красивом платье.

Недаром же мне казалось.

Что из берегов выходили

Ее большие глаза.

И я понимал, что оба

По образу наших мыслей

Мы родственны, даже больше:

Мы страстно друг друга ищем.

Но чтобы не быть нескромным,

На улице с незнакомой

Трудно заговорить.

И все ж подойду, иначе

В бездонных глубинах жизни

Утонет и эта капля

И мне не найти ее...

...Я долго слежу за нею

Безмолвно кричащим взором,

А ветер ее уносит,

Как белую чайку, вдаль.

1933

Джеку Лондону

Друзья, я вспомнил о былом:

Поэт в морщинах, но не стар,

Сидит, склонившись над столом.

И вдруг — герольды, звон фанфар.

Герольды строятся к стене.

И входит в комнату судьба.

Судьба: — Поэт, сгони со лба

Морщины. Ты подвластен мне.

Ты долго мучился, поэт.

Не год, не два, а много лет.

За мужество, за доблесть эту

Бессмертье я дарю поэту.

Взойди, поэт, на пьедестал.

Поэт: — Не надо, я устал.

1962

Зоя

На дубовой скамье, что была ей

Конвейером пыток,

Не стонала она, и глаза не смотрели

С мольбой.

Кто ее укрепил? Кто ей дал этой силы

Избыток,

Эту власть над собой?

Почему потемнел изувер, истязающий Зою,

Заглянув ей в глаза? Почему стало

Страшно ему?

Почему, не дрожа, Зоя шла по морозу босою?

Не дрожа! Почему?

Как сумела она не издать ни единого стона

В разъяренных когтях узколобого

Штурмовика?

В смертный час почему, перед нею

Склоняя знамена,

Расступились века?

Потому что века перед правдой должны

Расступиться.

Зоя — это борьба, это русская доблесть

И честь!

В страшных муках ее есть и наших

Страданий крупица,

Наше мужество есть!