Борьба за мир - [81]

— В точности! — выкрикнул Ванечка.

— И еще, — продолжал Николай Кораблев. — Те предложения по рационализации, которые выдвинули наши инженеры, надо немедленно же пустить в ход и в первую очередь по термическому цеху. Товарищ Лалыкин, как вы на это смотрите?

— Да я бы с радостью, но ведь наркомат еще не рассмотрел.

— Не будем дожидаться, беру ответственность на себя, — и снова мелкая-мелкая дрожь побежала по всему телу Николая Кораблева, и он опять подумал: «А справимся ли?»

7

И вспыхнуло электричество, и задымили высокие трубы, и загудел завод, и забегали во все стороны грузовые машины, и скрылись люди с улиц.

На митинге выступил Сосновский. Он говорил минут пятнадцать, и слова эти были жгучие, пронизывали каждого до сердца… Да, да, Сосновский никогда не говорил с такой душой и с таким волнением. Во время своей речи он невольно встретился с глазами Ивана Кузьмича. Глаза Ивана Кузьмича сказали ему: «Хорошо, молодец! Но того не прощу, не могу простить».

— Товарищи! — кидал в толпу, взмахивая левой рукой, Сосновский. — Вы помните, как Суворов со своими солдатами переходил в Альпах через Сен-Готардский перевал? Вы видели это в кино. Так вот теперь перед нами еще более трудный перевал. А помните, как Суворов обратился к солдатам: «Братцы, возьмем эту гору». И все ответили ему: «Возьмем». Вот сейчас, товарищи, мы спрашиваем вас: «Возьмем ли эту гору?»

Рабочие затаенно молчали, как молчали и люди на трибуне — Николай Кораблев, Альтман, Лукин, начальники цехов. Затем раздались голоса то тут, то там:

— Возьмем! Возьмем!

Сосновский сжался и сердито крикнул:

— Нет, не возьмем. Если так отвечаете, — не возьмем.

И вдруг все пять тысяч человек в один голос кинули:

— Во-озьме-ом!..

8

Завод работал безостановочно уже второй день. Временами он напоминал коня, увязшего с тяжелой кладью в грязи: конь напрягается, изгибает шею, но тащит, тащит, тащит. Так же напряженно работали и люди, закусывая, обедая на ходу, не отрываясь от станков.

Иван Кузьмич на конце конвейера принимал готовые моторы и тут же сдавал их. Он только иногда, оглядываясь на Звенкина, советовал ему:

— Друг ситный! Ты вскачь-то не пори. Исподволь давай. Вскачь-то еще придется. А то понесешься, а там и сковырнешься. Гляди! Гляди! Гляди! — кричал он, видя, как тот кивает головой.

К концу второго дня начали падать люди. Падали они как-то странно и все одинаково: взмахнет руками и, крикнув: «Э-э! Каюк!» — падает около станка или конвейера, вызывая со стороны других такой же смех, какой бывает на пароходе над заболевшим морской болезнью. К упавшему тут же подбегали комсомольцы из бригады Ванечки. Они выносили больного на волю, заменяя его у станка или передавая станок другому рабочему, соседу. На второй день к вечеру он двигал только руками: ноги, спина, шея у него невыносимо ныли, а глаза выкатились и стали совсем походить на студень. У Ивана Кузьмича распухли ноги. Он об этом никому не говорил, а только, сцепив зубы, еле передвигая опухшими ногами, произносил:

— Что-то ботинки жмут. Ох, как жмут!

Иногда в цех вбегал Степан Яковлевич. Этого, казалось, ничто не брало. На лице у него появился румянец, кадык еще больше выпятился. Вбежав в цех, он еще издали гремел:

— Ну, Иван Кузьмич? Горяченькие подаем коробки-то? Не задерживаем? Ноги твои как?

— А ты молчи о ногах-то, — шипел на него Иван Кузьмич. — Вот еще, нашел о чем.

— Ну-у? А может, тебя заменить? Могу постоять часок.

Иван Кузьмич, благодарно улыбаясь, грозил кулаком.

— Я вот тебе заменю.

Часам к двенадцати ночи по конвейеру поплыл программный мотор. На боку мотора кто-то в самом начале конвейера мелом написал крупно и неуклюже: «Программный. Ура!» И это разнеслось по всем цехам, и всюду кричали «ура!», наддавая, гордясь собой, своим заводом. А в цеху моторов все внимание рабочих уже было сосредоточено на этом, программном, моторе. Его похлопывали по бокам, называя «именинником», «героем», «выручалой». А мотор все полз, все приближался к концу конвейера. И казался он самым красивым, самым большим и самым сильным… И не болели у людей уже так руки, как болели до этого, не ломило спины, не слипались глаза…

Иван Кузьмич тоже видел только этот мотор… Вон он… Раз, два, три, четыре — до него. Пятый — «программный». Верно, после него надо еще дать четыреста. Ну что ж, будет трудно, но главное-то уже пройдено. Главный-то вон он. Ого! Осталось до него только три… Еще только два. Вот он! Вот он совсем близко…

И Иван Кузьмич тоже, как и все, не сходя с места, похлопал программный мотор.

И вдруг что-то стряслось… Кто-то в конце цеха во весь голос прокричал что-то страшное и непонятное… Потом крик подхватили ближние, и до Ивана Кузьмича донеслось:

— Нет коробки скоростей.

9

Весть о программном моторе разнеслась по всему заводу… Эта весть дошла и до Ершовича, и тот, радуясь, как и все, решил немного «угостить» рабочих. Вместе с колбасой, консервами, жареной рыбой, белым, только что выпеченным хлебом он послал в цех коробки скоростей несколько литров водки. И девушки-комсомолки в белых халатах, разнося рабочим рыбу, консервы, колбасу, как на званом свадебном вечере, обносили каждого рабочего и стопкой водки. Это было почти торжественно, но через какие-нибудь десять минут рабочие посоловели, будто их выпарили в горячей угарной бане. Произошло это в тот момент, когда начальник цеха ушел к термистам, чтобы поторопить там с деталями, а Степан Яковлевич побежал к своему другу Ивану Кузьмичу, чтобы узнать, как дела с его больными ногами. Вернувшись к себе, они оба ахнули: рабочие, разбившись на группы, пили, ели, горланили песни, смеялись, кричали, сами не зная что. Степан Яковлевич кинулся к буфету и начал бить о пол бутылки с водкой, остервенело крича: