Муса, произнеся слова эти, медленно вышел, печально перешел двор Львов и все залы, не удостаивая ни взглядом, ни словом многочисленных придворных, наполнявших дворец. Он воротился в дом свой, надел свои доспехи, вооружился, сел на любимого коня своего и выехал из ворот города. С этой минуты ни один Мавр не видал его более и не слыхал о нем ничего, но в сказаниях испанских остался следующий рассказ. Вечером того самого дня андалузские всадники, ехавшие вдоль реки Хениля, увидели маврского рыцаря, с опущенным забралом и с копьем, на них направленным. Так как перемирие было объявлено, Испанцы не опасались нападения и были вооружены легко. Видя, что рыцарь мчится на них, они требовали, чтоб он назвался, но он молчал и, подъехав, бросился на испанского рыцаря и убил его; потом напал на другого и на третьего и разил своею саблей с такой силой и искусством, что многих положил на месте. Было очевидно, что ярость и мщение владели им. Многие Испанцы лежали уже мертвые, а он еще не был ранен; наконец и он, раненый тяжко, упал с лошади и, стоя на одном колене, продолжал защищаться отчаянно. Испанские рыцари, удивляясь его мужеству и храбрости и не желая убить его, силились взять его в плен, но он сделал последнее, отчаянное усилие и бросился в реку; при тяжести своей стальной кольчуги и рыцарских доспехов, он был мгновенно поглощен волнами.
Конь неизвестного рыцаря был узнан Маврами, взятыми в плен. То был любимый конь Мусы-Гасана, известный в Гренаде по красоте своей. Так погиб славною смертью один из храбрейших рыцарей Гренады!
В тот самый день, когда Боабдиль выслал к королю испанскому своего визиря Юзефа для объявления своей покорности, в Гренаде появился внезапно дервиш Амет-Абен-Сара, тот самый, который когда-то предсказал гибель Гренады. Никто не видел, откуда пришел он; догадывались, что он скрывался в горах и пещерах; он был худ, как скелет, истощен постом и пустынническою жизнию, только глаза его горели, как угли, и беспорядочная речь его походила на бред безумного. Он на площадях и улицах Гренады взывал к народу, обвинял мавританскую знать, рыцарей и короля Боабдиля в измене, восставал против сдачи Гренады и умолял народ выйти из ворот города и напасть на Испанцев; именем Аллаха сулил ему верную и блистательную победу. Более 20 тысяч человек, увлеченные дервишем, взялись за оружие и побежали по улицам, испуская неистовые крики. Купцы поспешили запереть лавки, а Боабдиль заперся в Альгамбре. Целый день и целую ночь чернь бушевала, бегая по улицам, и только внезапно разразившаяся буря могла утишить народное волнение. На другой день дервиш, возбуждавший народ, пропал без вести, и никто никогда не мог узнать, куда он скрылся и что с ним сталось. Боабдиль вышел из Альгамбры; за ним ехала свита из благороднейших и знатнейших семейств мавританских; они объяснили народу, что только голод принуждает их сдать Гренаду. Боабдиль, убитый горем, обратился тогда к народу и всенародно покаялся.
— Я — сказал он — причина наших бедствий; за мои проступки Аллах наказал нас. Я возмутился против отца моего и при его жизни захватил престол. Я искал союза с неверными врагами нашими, надеясь спасти себя, сохранить вам вашу собственность, свободу и религию. Аллах наказал меня. Мне остается надежда, что вы будете счастливее под скипетром другого, а не меня, Боабдиля злосчастного!
Так он сказал, — и весь народ, ему внимавший, был тронут смиренным признанием его грехов и ошибок и в увлечении милосердия закричал еще раз, в последний раз: «Да здравствует Боабдиль!» и разошелся в глубоком молчании.
Боабдиль, опасаясь других беспорядков, прекратить которые был не в состоянии, послал сказать королю испанскому, чтоб он занял Гренаду на другой день утром.
Тяжка и страшна была Боабдилю эта последняя ночь в Альгамбре. Он должен был проститься на веки с этим дивным дворцом, где жили и царили его предки, где праздновали столько рождений и свадеб в его королевском роде, где родился он сам и его дети, где торжествовали столько славных побед над врагами.
Всю ночь укладывали, навьючивали на мулов драгоценности; всю ночь по великолепному дворцу бегали и суетились опечаленные слуги, забирая все, что только могли забрать с собою. Мараима, жена Боабдиля, неутешно плакала; плакали и все ее прислужницы и свита. Их громкие рыдания раздавались под дивными и высокими сводами дворца и их слезы текли на богатые мозаики полов; мать Боабдиля, Аиха Львиное Сердце, сидела неподвижно, и ни единая слеза не увлажнила ее сухих, горевших мрачным огнем глаз. Бледная как смерть, неподвижная как статуя, но гордая, безмолвно глядела она на скорбь окружающих и невозмутимо внимала их плачу.
При первом свете утренней заря, чрез глухие кварталы города, потянулась длинная вереница навьюченных мулов, а за нею ехало семейство Боабдиля и он сам в сопровождении верных слуг и небольшого числа преданных Мавров, которые не хотели расстаться с ним. Город еще спал, когда они проехали по его пустым улицам. Часовые со слезами отворили им городские ворота, и печальное шествие пустилось с великою скоростию по берегам Хениля, направляясь к Альпуксарским горам. Достигнув небольшой деревушки, Боабдиль остановился, ожидая короля испанского, который оповестил ему о своем приезде.
