Бонжур, Антуан! - [36]

— Сейчас я рассчитаюсь с ним, — кричал Луи. — Идём в дом.

— Он зовёт тебя в свой дом, — переводил Иван.

— Передай ему, что я и сам могу кое-что сказать, — требовал я.

— Запрещаю вам говорить по-русски, — кричал Луи. — Слушай только меня и переводи.

— Он запрещает мне разговаривать с тобой, — перевёл Иван.

— Молчи! — цыкнул Луи.

Ладно, кто-то из нас должен проявить благоразумие. Пусть Луи выскажется, и тогда я отвечу. Мы прошли в дом. Иван поздоровался с Шарлоттой.

— Как Мари? — спросила Шарлотта.

— Утром я отвёз её в родильный дом, — отвечал Иван с тревожной улыбкой. — Я только что из Льежа, потому и задержался. А Тереза там сидит. Пока ничего нет.

— Не волнуйтесь, всё будет хорошо, — говорила Шарлотта, не замечая нетерпения Луи, должно быть, она привыкла к подобным выходкам мужа.

Луи продолжал наскакивать на меня.

— Он говорит, что ты турист и ничего не понимаешь в ихней жизни, — сказал Иван, оторвавшись от семейных забот.

— Это становится интересно, — заметил я, присаживаясь к столу. — Ну что ж, давай послушаем.

Луи ладонью хлопнул по столу, очами сверкнул.

— Ты говоришь о предателях, а сам ни одного предателя не видел, — кричал Луи. — Замолчи же ты! — это уже к Ивану.

— Как же я буду переводить, если ты не даёшь мне сказать, — Иван тоже сбился и сказал это по-русски, отчего Луи вскипел ещё более:

— Говорить буду я, а вы будете молчать и слушать меня.

— Хорошо, я буду молчать, — послушно согласился Иван. — А кто же будет переводить?

— Я этих предателей убивал своими руками, — бушевал Луи, не давая Ивану слова молвить. — Молчи и слушай. Я знаю, что такое предатели и с чем их едят. Я с ними не любезничал, не целовался.

— Подожди же, — взмолился Иван на французском языке. — Я все забуду, что ты мне говоришь. А я хочу переводить хорошо.

Луи всё-таки понял, что если он хочет что-то сказать мне, то должен давать слово Ивану и ждать своей очереди.

— Я коммунист, — горячился он. — Я уже тридцать лет коммунист. Тебя ещё на свете не было, когда я стал коммунистом. Мы, бельгийские коммунисты, всегда стояли за народ. И мы, шахтёры, — ядро рабочего класса. Я сделал все, что мог. Мне сказали: ты уйдёшь с шахты. И я пошёл в Сопротивление. Боши сволочи. Я не считаю, что я спас Бельгию от бошей, но я боролся так, что лучше я не мог бороться. Мы боролись вместе с русскими. Тут были и такие борцы, которые получали от Англии деньги, парашютаж, оружие, но они ничего не делали, а сидели по домам. А мы сами добывали оружие для себя и этими же автоматами убивали бошей, — с каждой фразой разговор входил в более спокойное русло, вынужденные паузы, когда Иван переводил, а Луи слушал и собирался с мыслями, хочешь не хочешь, успокаивали его. Луи сцепил пальцы рук, положил руки на стол. Желваки на скулах нервно поигрывали.

— Я тебе скажу, — с болью продолжал он, — как мы с Борисом воевали. Нам сказали: нельзя бить бошей без приказа. Мы видели много бошей, но не убивали их, такой был приказ. Я не понимал, зачем такой приказ, но я солдат, мы делали присягу, а этот приказ пришёл из Лондона. Боши разбили лагерь и поставили свою артиллерию против самолётов, но мы не могли их тронуть. Тогда Борис сказал: «Такой приказ могли дать только проклятые буржуи. Но если мы не имеем права нападать на бошей, пусть боши нападают на нас». И мы стали их дразнить. Они нападали на нас, и тогда мы их убивали, защищаться нам можно было. Мы не прятались по лесам, не получали денег из Лондона, мы воевали сердцем. Только в сорок третьем году мы получили разрешение драться, как мы хотим, а после освобождения у нас сразу отобрали оружие. Вот что мы получили за свою кровь.

— Иван, дорогой, спроси всё-таки про нож. Я понимаю его чувства и сочувствую, но при чём тут нож? А у меня конкретный вопрос: почему он из-за этого ножа на меня накинулся? Должна же быть причина?

Луи сверкнул глазами, однако промолчал на этот раз. Похоже, он уже выкипел. Даже смилостивился, погладил меня по руке.

— Он говорит, что любит твою страну, и мы скоро сядем обедать, но ему больно знать, что он воевал напрасно. Он воевал за свободу, а ему ничего не дали. Все осталось так же, как было до войны. Вот почему у него болит сердце. Он говорит, что слушал в первый вечер, у Антуана, ваш разговор о предателях. И он хочет тебе сказать, что в ихней стране предатели ходят на свободе. Шарлотту отправили в немецкий лагерь Равенсбрюк, и он знает, кто на неё сделал донесение, когда Луи страдал в лесах. Этот человек живёт в сорока километрах отсюда, в долине. И Луи ничего не может с ним сделать. Убивать его? Но Луи коммунист, его партия не разрешает ему убивать людей. Если бы он узнал об этом во время войны, он сам бы расправился с ним, но Шарлотта сказала ему, когда она вернулась домой, а тогда война кончилась. Он написал документ об этом предателе, отдал его властям, но они бросили его бумагу в корзину. И этот предатель сейчас процветает. Ты должен знать это и слушать его. А сейчас он хочет сделать тебе выговор за нож как старший товарищ и коммунист, который любит нашу революцию.

— Ну-ну, это интересно, — я подвинулся к Ивану. — Наконец-то добрались до дела.