Бонжур, Антуан! - [111]

Я посмотрел на инспектора. Тот глянул на меня. Я ему улыбнулся. Он поднял палец и погрозил.

— Мсье, — сказал он, — вы напрасно стараетесь играть в Тиля Уленшпигеля.

— Мерси, мсье, — ответил я. — Но ведь и вы не Мегрэ.

— Ты меня уморишь, Виктор. — Это засмеялся Антуан, — но всё-таки я верю в бельгийских полицейских. Может, когда-нибудь из нашего господина инспектора всё-таки получится хотя бы пол-Мегрэ.

— Я отправлю вас в кутузку, — пригрозил инспектор вовсе не грозно.

А мужчина в белой шляпе продолжал тянуться с катера и никак не мог ухватить скользкого Щёголя. Наконец он поймал его за шиворот, но выловил лишь пиджак, который сполз с экс-президента, как шкура со змеи. Мужчина с досадой отшвырнул пиджак в канал и продолжал шарить по воде. На помощь ему подоспел моторист. Вдвоём они таки умудрились схватить Щёголя и втащили его. Он немного нахлебался, глаза вытаращены, но ничего не видят.

Пиджак некоторое время плыл по воде, потом ушёл на глубину.

Я услышал нетерпеливые гудки за спиной и оторвался от парапета. За фургоном с белыми крестами, пытаясь объехать его, стоял вишнёвый «фольксваген», и за рулём сидела женщина.

Я галантно распахнул дверцу:

— Мадам Констант, вас-то мне и надо. Ищу вас по всем морским телефонам. Но вы не опоздали, мадам. Где ваш фотоаппарат? Тут найдётся интересная натура…

— Неужели вы всё-таки нашли его? — обрадовалась она. — Покажите же его скорее!

— Силь ву пле, сударыня!

А инспектор и полицейский уже тянули Щёголя через парапет. Когда Констант увидела Щёголя, она тихо ахнула:

— Это же президент Поль Батист!

— Экс-президент, — уточнил я. — И не Поль, а Мишель…

— А ведь он был в понедельник в архиве генерала Пирра, вы оказались правы. Кто бы мог предположить! Но хорош, хорош.

Таким она и сфотографировала его: и как его тащили под выкрики полицейских, и как наконец поставили на набережной.

С него текло, и под ногами тотчас набежала лужица. Подтяжки вздулись на животе. Он был смешон и жалок.

Констант восторженно крутилась, снимая его со всех сторон, пока не кончилась плёнка.

Он понемногу пришёл в себя и начал закрываться, прятать лицо и отмахиваться. Обхватил руками плечи — и тут до него дошло!

— Мой пиджак! — вскрикнул он. — Мои ключи!

Ключи — это неплохо.

— Мой паспорт, мой билет! Он стоил сорок две тысячи!

Паспорт и билет — это замечательно, это как раз то, что надо! Хороший был у тебя билет — на сорок две тысячи, это же восемьсот долларов, дальний билет — и весьма. Я постарался припомнить расписание рейсов, которые видел в «Паласе», там стояли и цены. Нет, сегодня ты уже не улетишь, Щёголь!

— Мой адрес! — продолжал он взвизгивать все громче.

Я что-то не понял, как тут реагировать — радоваться или дивиться. Вот когда все сцепилось до последнего камушка. Вопли над затхлым каналом сошлись со знаком Альфреда. Я подошёл к Антуану.

— У него был билет на рейс КЛМ — 843 Амстердам — Сидней. Спроси-ка у него, Тото, про этот адрес. Но… с подходцем.

Антуан всегда понимал меня с полуслова. Он сунул руки в карманы, вразвалочку подошёл к Щёголю.

Потом нагнулся над ним и ласково шепнул:

— Если ты забыл адрес, Щёголь, я тебе помогу, но только — молчок! Запомни раз и навсегда: Веллингтон-стрит, двенадцать.

— Тридцать четыре, — машинально отозвался Щёголь.

— Привет от Чарли! — Антуан щёлкнул его по кончику носа. — А телеграмму ты уже дал? Не забыл ли ты пароль, Щёголь? Могу напомнить. Каково-то тебе сейчас, «дружочек»?

— Мне очень плохо! — И только тогда до него дошло, что он сболтнул. Он закрыл лицо руками и, наверное, попробовал проглотить свой язык, но у него и это не вышло. Колени его подогнулись, и он присел в натёкшую с него лужу.

Я подошёл, чтобы рассмотреть его поближе. Я глядел на него даже с нежностью. Слабоват ты стал, Щёголь. В тираж пора. А то что же получается: Луи на пенсии, Антуан ишачит на тебя, как вол, бедного Ивана ты прижимаешь. А сам позваниваешь колокольчиком и шатаешься по всему свету вплоть до иностранного города Сиднея? Да здравствует неравенство! Да? Так больше не пойдёт, мой миленький!

Констант ничего не поняла из разговора Антуана со Щёголем.

— Привет от Виля, господин инспектор.

— Кто это такой? — спросил он.

— Мне, право, неудобно, господин инспектор. Я же иностранец… Спросите у своих соотечественников, об этом Виле вся Бельгия знает.

Констант захлопала в ладоши. Я подошёл к Щёголю и приподнял его за подтяжки.

— Примите, господин инспектор, этот ценный груз. Перед вами четвёртый участник ограбления льежского банка, совершенного в сентябре сорок четвёртого года полковником Вилем. Не так ли, мсье экс-президент?

Тот помалкивал.

— Се ля ви, — сказал Антуан.

— Папку «кабанов», похищенную из архива генерала Пирра, вы можете взять в портфеле, господин инспектор. У кого есть вопросы?

— Но мотив, мотив? — с улыбкой подивилась Констант.

Я просвистел ей песенку «Как прекрасно пахнут ананасы». За меня ответил Антуан.

— Он очень хотел разбогатеть. Сорок лет, а он всё ещё рядовой учитель. И война уже кончается. На войне он тоже не стал героем. И тут он узнает, что полковник Виль собирается совершить налёт на банк, но вся четвёрка уже укомплектована. Двое рядом с Вилем, они ближайшие его помощники, их не тронешь. А четвёртый, Альфред Меланже, в лесу. И он предаёт «кабанов» вместе с их командиром, чтобы занять вакансию. Заодно он получает самое надёжное в мире алиби — могильную плиту, потому что тут ему ещё раз повезло: в день освобождения Льежа погибает его кузен Поль Делагранж, и Мишель берет себе его имя, надёжно и казалось бы навеки прикрыв своё преступление могильной плитой. О том, как он переменил имя, я уже рассказывал, для большей безопасности он разделил чужую фамилию на три части. И полковник Виль безбоязненно оставляет его в Бельгии, потому что ему надо иметь тут своего человека. Мишель заработал свою долю: тридцать семь миллионов двести пятьдесят тысяч. Капитал требует вложений, и тогда он вступает в сговор с бароном Мариенвальдом… Остальное, как говорится, дело техники. Я надеюсь, что наш инспектор достойно справится с этой задачей.