Бонжур, Антуан! - [108]

Инспектор поманил меня. Я не двинулся с места.

— Но прежде, чем мы уйдём, — продолжал он, глядя на меня доброжелательно и пытливо, — я хотел бы, чтобы вы объяснили мессиру Мариенвальду: с какой целью вы проникли под чужим паспортом в его отель и совершили нападение на его виллу? Похоже, вы не знаете наших законов…

Так вот о чём хотел сказать мне Антуан, показывая глазами на мой паспорт. Наверное, обвинение в самом деле было нешуточным, и меня теперь можно упрятать в кутузку. Покато там разъяснится…

Я сделал большие глаза.

— Какой паспорт, господин комиссар? — удивился я на немецком языке. — Первый раз об этом слышу. Я вообще не знал, что в ваших гостиницах необходимы паспорта. И мой советский паспорт всё время был при мне. В «Паласе» у меня никто паспорта не спрашивал.

— Я подал сразу два паспорта, — тут же подхватил Антуан. — Виктор Маслов — мой гость в Бельгии, он даже не подходил к администратору, я сам заполнил обе анкеты, подал оба паспорта. За все отвечаю я сам. И мои паспорта не фальшивые… Мне всё равно, господин инспектор, — продолжал Антуан, — что и как вы напишете в протоколе. Мы искали преступника, и у меня не было другого выхода. Я сделал вам своё заявление. Мишель Реклю — опасный преступник и собирается бежать. Могу добавить лишь, что Роберт Мариенвальд — его соучастник.

— Прошу занести это в протокол, господин инспектор. Я обвиняю Антуана Форетье в клевете, — без всякого энтузиазма заявил фон-барон. — Вам дорого обойдутся эти слова, Форетье!

— В тридцать семь миллионов двести пятьдесят тысяч, — любезно напомнил я по-русски.

— Я сказал свои слова при свидетелях, — твёрдо продолжал Антуан, — и они всегда подтвердят это. Помните об этом, господин инспектор.

— Вы, кажется, собираетесь учить меня… — Инспектор начал сердиться.

— Год фердом! — снова закричал мужчина в зелёной рубахе, до этого внимательно слушавший нашу перепалку. — Есть ли справедливость в этой стране? Пусть сначала этот предатель ответит за то, что задавил ребёнка и даже не остановился.

Фон-барон недоуменно вскинул глаза на своего дружка. Тот развёл руками. Инспектор недовольно поморщился.

— Это правда, мсье де Ла Гранж? — спросил он.

— Мишель Реклю, господин инспектор, — во второй раз любезно поправил я, но он и бровью не повёл.

— Это было не совсем так, господин инспектор. Девочка ехала на велосипеде… — с последними остатками своего достоинства пытался ответить эксвеликолепный экс-президент, однако не выдержал и тут же сорвался: — Она сама виновата, сама на меня наскочила, я могу подтвердить это под присягой. Но тем не менее я готов оплатить её лечение…

— Что с девочкой? — спросил инспектор у мужчины в рубахе.

— Бедняжка, — ответил тот, сложив руки на груди. — Возможно, ей нужен уже не врач, а священник.

— Где это случилось?

— В Меткерке, господин инспектор. Все произошло на наших глазах, пять человек из нашей деревни видели это. Он мчался на огромной скорости и даже не дал сигнала.

— Я задел её задним крылом, значит, она сама виновата, — продолжал Щёголь.

— Как бы не так, — отозвался мужчина в рубахе. — На переднем крыле тоже осталась отметка. Вы можете сами убедиться в этом, господин инспектор, вот она, его машина, у подъезда стоит.

Ван Сервас послушливо кинулся к дверям, но инспектор раздражённо остановил его и что-то сказал полицейскому. Тот вышел.

Инспектор задумался, пытливо поглядывая на меня.

— Мне очень жаль, мсье, но я должен составить протокол об этом происшествии.

— Мы не располагаем временем, — бросил фон-барон, тяжело поднимаясь со стула. — Через час мы должны быть в Остенде.

— Ваш самолёт отходит в четырнадцать часов, вы не опоздаете, мессир Мариенвальд, — учтиво, но твёрдо ответил инспектор. — Впрочем, вас я не задерживаю. Для составления протокола и выяснения обстоятельств мне понадобится лишь мсье де Ла Гранж.

— Мишель Реклю, — поправил я в третий раз.

На этот раз он, кажется, услышал и поглядел на меня.

— Где ваша грамота на медаль? — спросил он.

— Силь ву пле, — ответил я, доставая из папки обе грамоты. — Это моя. А вот указ на орден, подписан сорок четвёртым годом.

— Можете взглянуть и на это, — Антуан вытащил из пиджака газету и подал её инспектору.

— Мы аннулируем эти грамоты, — объявил чёрный монах, опять опускаясь в кресло. — Я немедленно звоню в Брюссель к господину депутату Лепле, чтобы там сегодня же приняли решение об отмене указа и объявили протест советскому посольству о преступном поведении этого русского фанатика.

— К счастью, вы ещё не наш король, мессир, — весело отозвался Антуан. — Пока не в вашей власти отменять королевские указы!

Инспектор отдал мне грамоты и развернул газету.

— Перед вами тот самый русский, господин инспектор, который уже нашёл своего предателя, — галантно представился я, указывая на заголовок.

Он читал и, казалось, пропустил мои слова мимо ушей. Но я-то видел насквозь весь его незатейливый ход мыслей: он уже прикидывал, не стоит ли ему сыграть на наших картах. Этот перелом начался в нём после того, как Антуан объявил мессира соучастником и напомнил о свидетелях. Инспектор прикрикнул на Антуана, а сам задумался. И теперь продолжал он взвешивать. Что выгоднее ему: задержать советского туриста с вздорными обвинениями в неких, требующих ещё доказательства незаконных действиях и попытаться поднять вокруг этого газетную шумиху или же самому подключиться к разоблачению военного преступника? А вдруг мессир выйдет сухим из воды? Тогда и инспектору несдобровать: по головке не погладят, в глухую дыру сошлют. Что и говорить, сложная умственная деятельность была у инспектора!