Боно. Удивительная история спасенного кота, вдохновившего общество - [71]

Тем не менее Боно не утратил дикую сторону своей натуры. Он был очень подвижным и мог обогнать меня, стоило ему только захотеть этого.

Он медленно оценивал людей и, при необходимости, быстро исчезал.

И, хотя я не сразу обнаружила это, Боно умел любить. Еще он был смелым. Какие бы жестокости он ни пережил в прошлом, у него все еще был запас доверия, чтобы принять Лидию, а потом меня, с большой любовью.

Он умел слушать.

Боно хотел прощать и жить дальше. Он понимал, что жизнь все время меняется, и, в конечном итоге, тебе придется плыть по ее течению.

Он знал, что каждый день драгоценен, потому что все мы хрупки и наше присутствие на земле мимолетно. Он был слишком занят жизнью, чтобы беспокоиться о смерти.

В тревожные дни после бостонского теракта Боно знал, что я нуждаюсь в утешении. Мне не приходилось выпрашивать у него тепла и участия. Он сделал так, что я никогда не чувствовала себя одинокой. Он никогда не был «слишком занят», чтобы помочь другу.

Боно относился к каждому мгновению с благодарностью, что придавало ему сил и естественной грации. Благодаря этому люди чувствовали к нему симпатию. Затем люди, которым нравился Боно, начали проникаться симпатией друг к другу.

Ночью он сидел на подоконнике, смотрел на луну и удивлялся чуду жизни.

Как и все кошачьи, Боно обладал великолепным стилем. Что бы ни произошло, я буду стремиться прожить остаток жизни, как кошка.

Глава 42 Я хорошо тебя помню

Спасенный кот становится рок-звездой

Лишь тогда, когда я приняла тот факт, что нам с Боно не суждено больше встретиться, Микейла позвонила, чтобы передать предложение, от которого у меня перехватило дыхание.

Она сказала, что Боно будет в восторге от возможности предложить нам всем выпить, а затем и поужинать в квартире Моник и Берри. После аудиенции у Далай-ламы я не чувствовала себя такой счастливой и встревоженной одновременно.

В Челси, где жили Микейла и Моник, было много восхитительных вещей. Счастливая смесь из эмигрантов, геев и креативных типов порождает толерантный богемианизм. Как и любой другой уголок Нью-Йорка, этот район пользуется заслуженной славой. Достаточно взглянуть на здание из красного кирпича по адресу: 23-я Западная, 222, – отель «Челси». Здесь жил умирающий от пневмонии Дилан Томас в 1953 году. Спустя годы в одной из комнат было найдено тело Нэнси Спанджен, подруги Сида Вишеса. Марк Твен, Теннесси Уильямс и Чарльз Буковски проливали чернильный пот за его стенами.

Швейцар в доме, где жила Микейла, с улыбкой приветствовал меня.

– Мы ждали вас, – сказал он, указывая на удобное кресло в прихожей, пока сам пошел сообщать о моем приходе. Этот дом находился на расстоянии многих миров от обшарпанной студии, в которой обитали мы с Боно. Неудивительно, что Микейла выглядела несколько шокированно, когда пришла к нам в гости. Когда она вышла и повела меня к лифту, я с трудом справлялась с волнением.

– Он все еще боится посторонних? – спросила я, когда лифт со вздохом закрылся.

О котах можно спросить не так уж много. Мне было хорошо известно, что все отношения между человеком и котом строятся на том, хочет ли кот иметь дело с тобой или нет. А не наоборот.

Боно превратил для меня Нью-Йорк в дом с сердцем на двери. И если бывает так, что двое «предназначены друг для друга», то в этот волшебный месяц это можно было сказать о нас. Я любила его так же, как и тогда, но ни в коем случае не могла больше надеяться быть узнанной. В качестве своеобразной защиты я снова и снова повторяла про себя мантру: «Он не узнает тебя».

– Он всегда встречает меня у входа, – ответила Микейла.

Это было непохоже на того животного, которое сломя голову мчалось под кровать, едва заслышав клацанье дверной ручки. Когда мы вышли из лифта, я задержала дыхание. Дверь напротив скрипнула и приоткрылась. Я ожидала, что появится Моник. Но вместо этого внизу показалась голова импозантного черного кота. Он толкнул дверь с уверенностью хозяина. Приветственно подняв хвост, он направился к нам навстречу.

– Это не может быть Боно! – прошептала я, присев перед ним и протянув к нему руку.

К моему восторгу, он шагнул вперед и поприветствовал меня, грациозно толкнув головой. Если это на самом деле был Боно, он больше не щеголял львиной гривой. Его шерсть свисала вниз блестящим водопадом. Восхитительно ухоженный и сияющий здоровьем, этот кот удостоился бы голубой ленточки на любой кошачьей выставке.

Я растерялась. Это, должно быть, какой-то розыгрыш, придуманный этими женщинами. Скорее всего, у Моник был не один кот и настоящий Боно спрятался за углом где-то в квартире.

И только я хотела сказать Микейле, что разгадала ее обман, как кот поднял голову и устремил на меня взгляд пары желтых, как светофор, глаз. Глаза были ясными и чистыми. Нездоровая масляная пленка, которая беспокоила меня, исчезла. Это величественное животное издало музыкальное «мяу». Затем он развернулся и потянул заднюю лапу в ни с чем не сравнимом арабеске.

Возможно, Боно и не узнал меня, зато Моник и Берри узнали. Мы обнялись и рассмеялись, глядя, как их четвероногий хозяин вышагивает по квартире. Интерьер выдавал одержимость хозяев. Помимо семиуровневой башни для кота, о которой я уже слышала, в квартире то тут, то там встречались игрушки с кошачьей мятой и удочки. В квартире Моник и Берри можно было найти весь ассортимент целого зоомагазина – все для одного кота.