Бомба из прошлого - [139]

Лодка с агентом, русским и грузом медленно, дюйм за дюймом, ползла к берегу. Привязанная к корням веревка дрожала от напряжения. Перебирая руками, двое мужчин тащили суденышко поперек реки, и Лоусон представлял, как напряжены их тела, каких усилий стоит им эта переправа.

— Ну, что у них там?

— Пока у них там все в порядке, мистер Лоусон.

— Повторяю для полной ясности. Объект выходит на берег, мы его валим и берем.

— Понял, мистер Лоусон.

— В случае сопротивления стреляй на поражение.

— Да, мистер Лоусон.

Оставалось только жалеть, что здесь нет Клипера Рида. Вот бы кто порадовался. Лодка дошла уже до середины реки, и, наблюдая за ней, Лоусон думал об отмщении.

* * *

Веревка обжигала ладони. Руки как будто отваливались от плеч. Кэррик был выше Ройвена, и основная нагрузка приходилась на него.

Он стал доверенным Ройвена, рассказавшего ему о концентрационном лагере и побеге. Стал избранным Ройвена, потому что другие крысы сбежали. Стал телохранителем Иосифа Гольдмана, отмывавшего грязные деньги. Он, Джонни Кэррик, был также офицером отдела тяжких преступлений. Он приносил присягу. Колени прижимались к грузу, оружию огромной смертоносной мощи. Держась за веревку одной рукой, он достал из кобуры пистолет и окликнул Ройвена. Светила луна. Он поднял пистолет так, чтобы его было видно. Помахал им перед глазами Ройвена и бросил. «Макаров» ударился о воду с фонтанчиком белых брызг и исчез. Кэррик снова ухватился за веревку обеими руками и потянул к черной стене берега. Возле дерева вроде бы стоял человек, но, может быть, ему это только показалось. В какой-то момент там же блеснула сталь ствола.

— Вы слышите? — крикнул он.

— Не кричи. Конечно, слышу.

— Я лгал. Пришло время правды.

— Что?

— Правда в том, что я — полицейский. Я работаю на контрразведку. Моей целью был Иосиф Гольдман. Я приехал сюда, чтобы выдать вас.

— Нет, Джонни, нет… только не ты. — Нотка отчаяния переросла в крик, напоминавший и крик совы, и скрип трущихся под ветром одна о другую веток. — Не может быть. Скажи мне, что это неправда!

Они достигли середины реки, где сила течения была наибольшей, как и нагрузка на руки, плечи и ноги. Лодка задрожала и попыталась развернуться. Что-то ударило в борт, и она накренилась, хватила воды, но выпрямилась. Он тянул и тянул, и берег дюйм за дюймом приближался.

— Это правда. На берегу вас арестуют. Люди, которые следили за вами, уже ждут. Я сдам вас им. Этого бы не произошло, если бы не бомба. Сэр, я все понял насчет лагеря, и очень вам сочувствую.

Крик разрезал ночь и перекрыл рев Буга.

* * *

— Мы ничем им не обязаны. Ложь и обман. Офицер на лошади говорил, что их отправят на восток. Это была ложь. Другой, в белом халате, притворялся врачом, но отводил их в газовые камеры. Тот, кто вывел их из лагеря, кого они считали посланцем Бога, бросил их и ушел, обманув их доверие. Ребенок, увидевший их в лесу, рассказал о них своему отцу. После всего сделанного никто никому ничего не должен.

Я пробыла в лесу две недели. Ела гнилые ягоды, жевала корешки, пила дождевую воду. Я никого не видела и не слышала. Потом меня нашли партизаны. Это были евреи, а их командира звали Йечил Гринспан. Сначала я приняла их за польских партизан и стала драться, но они легко со мной справились и отвели в свой лагерь. На подходе к лагерю часовой спросил пароль, и только услышав «Амча», я поняла, что попала к своим. Этим паролем пользовались наши люди, когда сражались с сирийцами две тысячи лет назад. Слово это сохранилось потому, что его берегли и о нем вспоминали всегда, когда нуждались в пароле. Еще я узнала, что их главный враг — Армия Крайова. Именно поляки из этой армии убили больше беглых евреев, чем даже немцы.

Я осталась у них.

Я стала партизанкой.

С ними я убивала и с ними добывала пропитание.

Им я верила, отряду, но не отдельным людям.

Потом я узнала, что ношу ребенка.

Он родился 22 июля, на две недели позже срока. Так больно, как при родах, мне еще никогда не было. Я назвала мальчика Яковом — в честь помощника командира отряда. В тот же день, когда мой сын появился на свет, мы услышали артиллерийскую канонаду. Все отправились туда, где шел бой. И только я осталась.

На следующий день после того, как Красная Армия прошла через Собибор и продолжила наступление, наши люди двинулись навстречу русским, чтобы узнать, что стало с лагерем, и попросить продуктов. Они ушли утром и вернулись поздно вечером. Рассказали, что не встретили русских, но зато видели солдат Армии Крайовой в Окунинке и Сучаве и едва успели от них спрятаться. Один из тех, кто ходил в разведку, рассказал мне, что видел в лагере много поляков. Это были крестьяне, мужчины и женщины, из ближайших деревень, торговцы из Влодавы. Некоторые пришли целыми семьями. Они принесли с собой снаряды и мины, оставленные немцами при отступлении от Буга, немного динамита из карьера и зажигательный шнур. Я кормила грудью ребенка и слушала рассказ о том, что видели из укрытия наши разведчики. Перед уходом немцы расстреляли всех, кто еще оставался в лагере, и тех беглецов, кого сумели поймать. Убитых сбросили в наспех выкопанную яму и засыпали землей. Все постройки — вышки, бараки, камеры — были снесены, чтобы место походило на обычную ферму. Через год никто бы и не нашел яму, в которую свалили тела четырех сотен человек.