Бомаск - [71]

Здешние берега привлекают и моего ската. Я видела его несколько раз. Рыбаки уверяют, что удар хвоста ската может быть смертельным.

Вчера, огибая небольшой мыс на глубине двух метров под водой, я вдруг столкнулась с ним, нос к носу. Я нажала на гашетку ружья. Стрела вонзилась между двух его плавников. Вдруг мой дружок повернулся и нырнул, увлекая за собой стрелу, веревку, арбалет и меня, грешную. Через голубоватую пелену воды я видела, как стремительно приближается ко мне светлое песчаное дно. Потом в ушах у меня зазвенело, и я вдруг вся как-то обмякла. Очнулась я у берега. Меня подобрали рыбаки.

Сегодня утром ездила в Неаполь за новым, более сильным арбалетом. А завтра утром — на подводное свидание!

Пиши.

Натали.

ПИСЬМО XVII

Филипп Летурно Натали Эмполи

Клюзо, октябрь 195… г.

Я признался Пьеретте Амабль в любви. И представь, она даже не оскорбилась.

Вчера Красавчик привел меня в свой дом (как он выражается), желая показать мне фотографии верфей «Ансальдо». Пьеретта только что вернулась с работы. Она сидела за большим столом, заваленным папками, и что-то писала.

«А я привел Летурно, пусть посмотрит снимки верфей», — сказал Красавчик.

Пьеретта кивнула мне и продолжала писать. Вот уж кто действительно умеет чувствовать себя повсюду хозяйкой!

Владелец скобяной лавки, что напротив, позвал Красавчика и попросил помочь ему завести грузовичок.

«Подожди меня, — сказал Красавчик (мы уже перешли с ним на „ты“). Пойду посмотрю, что там такое».

Он усадил меня в плетеное кресло позади Пьеретты, дал мне отвратительную сигарету с золотым ободком, которые он обычно курит, и вышел.

И вот я наедине с Пьереттой, у нее дома.

«Пьеретта, вы сейчас решите, что я самый отъявленный негодяй».

«Что же вы еще натворили?» — спрашивает она не оборачиваясь.

А я, заметь, все сижу в этом плетеном кресле.

«Я тем более гнусен, что Красавчик — мне друг…»

Она вздрагивает, перестает писать, но все еще не оборачивается.

«Говорите», — сухо бросает она.

«Я вас люблю, я полюбил вас с той минуты, когда мы встретились на том балу, который устроила ваша партия…»

«Только-то?» — говорит она.

Затем поворачивается, глядит на меня с улыбкой. Без негодования, без враждебности. Пожалуй, весело. И улыбка не насмешливая, а даже приветливая.

Она пристально смотрит на меня, вернее, изучает, и в ту же самую минуту улыбка исчезает с ее губ. Потому что я подымаюсь с кресла, пытаюсь подойти к ней, но ноги меня не слушаются. Должно быть, я был бледен как смерть.

«Простите», — говорю я.

А меня шатает.

Тогда она вскакивает, осторожно отводит меня на место. Я покорно иду. И вот я снова сижу в этом плетеном кресле. А она стоит передо мной и внимательно глядит на меня. На сей раз в ее глазах нет прежней веселости. Скорее просто изумление. И капелька чувства. Нет, не чувства. Одна любезность, да, да, именно любезность.

А я смотрю на нее во все глаза, протягиваю к ней руки. Она берет мои руки в свои и аккуратно укладывает их на подлокотники кресла. Правда, мне показалось, что она на мгновение задержала в своих руках мои руки. А может быть, мне это только почудилось? Я весь покрылся испариной, меня зазнобило.

«Не шевелитесь», — приказала она. (Думаю, что именно в это мгновение ее руки задержали мои.)

Она отошла и направилась к стенному шкафчику.

Я не шевелился и смотрел на нее.

Она достала из шкафчика бутылку рому, и, как в кино крупным планом, я вдруг увидел на бутылке этикетку «Плантации Мартиники». Она налила рюмку рому и подошла ко мне.

«Выпейте», — сказала она.

В эту минуту меня пронзило одно воспоминание… Было мне тогда лет двенадцать-тринадцать, приближалась Пасха, вдруг мне показалось, что прежняя исповедь была сплошным святотатством, ибо я не посмел признаться священнику в кое-каких моих одиноких утехах. В страстную субботу я пошел к нашему лицейскому священнику. «Вы хотите исповедаться, дитя мое?» — «Да, святой отец». Закрыв лицо руками, я признался ему в своем грехе. Едва я успел выговорить роковое слово, как священник испуганно уставился на меня, — вид у меня был, должно быть, страшный. Я весь покрылся испариной и дрожал в ознобе. Он усадил меня в кресло, а затем заставил выпить рюмку рому.

И сейчас от того же ощущения стыда у меня мурашки пошли по телу. Я вырвал рюмку из рук Пьеретты и швырнул ее с размаху об стену. Но я был так взволнован, так раскис, что рюмка даже не разбилась.

Пьеретта нахмурилась, ни дать ни взять школьная учительница, которую изводит сорванец-ученик.

В эту самую минуту возвратился Красавчик.

«Твоему другу стало плохо», — сказала Пьеретта.

«Он только с виду крепкий», — ответил Красавчик, изо всех сил хлопнув меня по спине.

«Проводи своего друга домой», — сказала Пьеретта.

«А что, тебе действительно плохо?» — спросил Красавчик.

«Сейчас уже лучше», — ответил я.

Я поднялся. Красавчик хотел было взять меня под руку.

«Нет, нет, — сказал я, — я отлично дойду один».

И в доказательство я прошелся по комнате.

«Гораздо лучше», — подтвердил я.

«Давай-ка я тебя все-таки провожу», — настаивал Красавчик.

«Да нет же, нет, мне гораздо лучше», — повторил я.

Я поклонился Пьеретте.

«До свидания, Пьеретта Амабль. Извините меня за доставленное беспокойство. Простите, пожалуйста…»