Большой верблюжий рассказ - [2]

- У вас есть вонь? - рявкнул ему Сева. По совести, ему бы кричать: да здравствует какая-нибудь там революция, и массы бы за ним шли, потому что массы всегда идут за призывом, брошенным соответствующим голосом. Если не верите, то бросьте своим голосом на улице нечто похожее на "да здравствует" и посмотрите, сколько за вами устремится народу. - У вас есть вонь? спросил Сева.

- Нет никакой вони! - декларативно заявил дворник (тоже ревнитель советского образа жизни нашелся, в том смысле ревнитель, что советское значит отличное, и если вонь не достигла убийственных кондиций, то ее как бы и нет).

Конечно, если бы он стал отвечать, да, дескать, есть вонь, и весьма несносного свойства, то все бы пошло по другому сценарию, может быть, даже диссидентство там и отщепенство. Но дворник сказал решительное "нет", и Селим предпочел скорее в дверь ввалиться, лицемерно и подобострастно приветствуя дворника своими всякими хама уге, ши цзи ю ми ю. Он ведь по-турецки - что и мы же с вами, хотя в этом никому не признавался и таможенникам тоже запанибрата говорил эти хама уге, ши цзи ю ми ю, ай кахо, которые для незнающих мы опять же переводим как монгольское "ничего не поделаешь", китайское "вши есть, нет?" и грузинское "хорошая девушка", хотя предупреждаем, что ни монгол, ни китаец, ни тем более грузин не догадываются, что это произносится на их языке. Равно и дворник принимает его приветствия за подлинное проявление дружеских чувств и вместо активных физических действий ограничивается добродушным и непечатным языком народной дипломатии - к общему удовольствию, конечно, ибо, хоть Сева и выдал себя за Зою Суслову, то есть Лиду, но таковою все-таки не являлся, то есть, несмотря на почерк, все-таки не был той милой и добропорядочной девушкой. Собственно, история с племянником африканского вождя чем-то похожа на эту. Сева тоже хотел удовлетворить любознательность и установить контакты с просыпающимся черным континентом, разумеется, дружеские, а иначе не стоило бы на пионерских сборах еще теснее смыкать ряды. Однако же посланец далекой Африки вопреки заверениям его дядюшки насчет социалистического выбора, презрительно через толстое стекло, разделяющее боксы, заявил Севе, что он, Сева, бандит, - этак с иностранным акцентом: банндитт! - не как мы все, мол, козел, шестерка, ну, в крайнем случае, там, нехороший мальчик. Нет. Он с иностранным превосходством (мнимым, разумеется,) безапелляционно: банндитт! Тотчас бы нашему руководству призадуматься, с кем-де мы связались! - да где уж нам уж. Не те масштабы. И Севе пришлось самостоятельно выступить в защиту державы, одновременно выказывая преимущества нашего образа жизни, при котором у нас каждый имеет право на образование, предусматривающее, между прочим, изучение классики, в частности, Николая Васильевича Гоголя, из произведения которого и взял Сева свое знание иностранного слова. Тот ему: банндитт! - а Сева вежливо, как и подобает советскому пионеру: моветон! А не будь такого права на образование - что же, подобно дворнику, прибегать к языку народной дипломатии? А так получаешь: банндитт! - отвечаешь: моветон! Недаром ведь Широв почувствовал в Севе милую добропорядочную девушку, пусть даже и ошибочно. Он почувствовал и без колебания собрался сделать предложение, оповестив о том тетку в городе Гурьеве или Шевченко - не важно. Он оповестил тетку на тот счет, что после загса приедет как бы в свадебное путешествие. Кому-то, может быть, покажется дурным тоном, то есть как раз моветоном, ездить в свадебные путешествия в названные города. Но что с того. У одного незаурядного человека с безупречным вкусом, к тому же во всех отношениях порядочного, жена познакомилась с жителем этого города - Гурьева или Шевченко - и тайком ездила к нему, так что когда тот незаурядный человек узнал и спросил, то она посчитала вопрос подлым, а самого незаурядного человека исчадием ада, достойным тех самых выражений народной дипломатии, которыми исчерпал инцидент в своей вонькой квартире дворник. Тот незаурядный человек хотел жену прогнать. Не так, конечно, как Сева кричал Венере, но прогнать, то есть попросту собрать портфелишко и уйти. В некоторых русских кругах этот способ имеет хождение. Скажет: я ее прогнал! - а это должно дать понять, что ушел он сам. В принципе, большой разницы нет - все равно врозь. Он хотел ее прогнать и даже сказал ей об этом, как и положено интеллигентному человеку, тем более русскому. Селим тоже однажды собрался начистить морду одному человеку, сопернику, так сказать, хотя предмет их соперничества ничуть не благоволил ни к которому. Мало того, он, предмет, над обоими успешно поиздевывался и в очередной момент поиздевывания наплел Селиму про того человека, соперника, что-то такое обидное для самого Селима, что Селиму оставалось только тайно вздохнуть и нехотя идти бить морду. Он пошел и в дверях сказал (ну, допустим, Геша): Геша, я пришел бить тебе морду! - и тут любой догадается, что этакий поход на "вы" закончился мирной попойкой, хотя словесных тычков каждый нанес и получил немало. Так и наш человек сказал жене, что ее прогоняет, а она, разумеется, тут же его объегорила. Это женщинам нетрудно. Это вообще им нетрудно, а уж если перед ними оказывается вот такой мюмя, хотя и лучший в армии командир батареи, но все равно мюмя, еще у нас именуемый интеллигентом, то им даже становится неинтересно и они объегоривают без настроения, при этом, конечно, еще более распаляясь. Она его объегорила, сказав, что увлечение ее гурьевцем или шевченковцем было временным, что через небольшое время она снова полюбит его, нашего человека, своего мужа, пусть он все это забудет и станет к ней внимательным и вообще из себя этаким. И он стал ждать, стал надеяться и пронадеялся год, а она в это время ездила к своему не то гурьевцу, не то шевченковцу.