Большой театр Малышка - [4]

— Они глупые, — презрительно поджав тонкую нижнюю губу, сказала одна из девочек.

— Ты не права. Ум собаки, естественно, не такой, как у нас с вами, но глупой её назвать нельзя.

— Пиф-Паф, наверное, обиделся, — заметил кто-то из ребят.

— Вряд ли, — возразила я. — Пиф-Паф не понимает, о чём мы с вами толкуем. Ему знакомы лишь некоторые слова: «ко мне», «сидеть», «рядом», «гулять», «лежать».

Бедняга Пиф-Паф, услышав все команды разом, заметался и стал беспокойно смотреть мне в глаза, словно спрашивая, чему же повиноваться.

— Зато у собаки прекрасно развиты и слух, и зрение, и обоняние, — продолжала я. — Собака — необыкновенно чуткое животное. Вот я и заставляла Пиф-Пафа исполнять любое действие по моему сигналу. Ну как, интересно? — спросила я ребят.

Впрочем, незачем было и задавать этот вопрос. Я видела, как всё, о чём я рассказываю, заинтересовало ребят, и решила приступить к главному.

— А что, друзья, не устроить ли нам во дворе, прямо здесь, настоящий театр зверей?

— А можно? — с радостной неуверенностью протянула любительница умножения.

— Можно! Конечно, в нашем театре не будет ни тигров, ни львов, ни слонов, но ведь нас окружает очень много четвероногих и пернатых друзей.

Артисты найдутся.

— А жаль, что без тигра. Вот бы с тигром здорово было! — мечтательно протянул Рыжик.

— У нас пудель есть, бабушка к лету всегда его подо льва стрижёт.

Только вот цвет у него чёрный, совсем не львиный… — смущённо сказала ещё одна девочка.

— Значит, решено. Завтра в шесть собираемся у меня и по-настоящему всё обдумываем, — сказала я ребятам на прощанье. — Ведь у вас скоро каникулы.

Квартира моя — 15.

Я поднялась к себе, распахнула окно и ещё долго наблюдала за стайкой ребятишек, обступивших огромный землекопатель. С каким восторгом следили они за сжатием железного кулака, в котором кубометр земли казался лёгкой горсточкой! А неподалёку, впряжённая в телегу, мерно пожёвывала овёс лошадь.

Ей ребячье внимание уделялось постольку, поскольку лошадь стояла на мостовой, где, громыхая, проносились тяжёлые пятитонки, не имеющие таких, как у неё, устало-грустных и выразительных глаз, но обладающие сотнями лошадиных сил. Я вовсе не сетую, что восторг отдан металлу, вобравшему в себя силу и волю живого существа. Я счастлива волнением дошколят, подростков и солидных людей, ожидающих из космического полёта дворняг, знаменитых не родословной, а заслугами перед наукой, серых и белых мышей, мух и нежных листочков традесканций — всё это крупинки жизни, посланные человеком для утверждения самой жизни во всей Вселенной.

Но мне становится нестерпимо больно, когда те же подростки не видят рядом с собой этой частички жизни, когда у одного рогатка для воробья, у другого камень для кошки или приблудившейся ко двору собаки. Кто же вступится, кто сломает жестокость, идущую у подростка пока не от сердца, а от избытка энергии? Вот оно, дело твоё, театр! Ты должен вырасти во дворе любого дома, где живут дошколята и пионеры. Театр зверей нашего дома, разожги костёр любви к четвероногим и пернатым, у которых тоже есть хрупкое, отбивающее время сердце! Разожги костёр любви ко всем деревцам и травинкам, которые пустили корни в землю, дающую нам жизнь…

КАК Я СТАЛА ДИРЕКТОРОМ ЗВЕРИНОГО «ЛЖЕТЕАТРА»

— Ага, это вы! Очень хорошо, именно вас мне и нужно.

Передо мной на пороге стояла дородная женщина, задыхающаяся от гнева и ходьбы по лестнице. Её тон не предвещал ничего приятного.

— Поскольку вы директор этого лжетеатра собак, кошек, крыс и прочего, надеюсь, убытки будете возмещать вы?

— Но позвольте…

— Не позволю! Следуйте за мной!

Я накинула пальто и безропотно отправилась за женщиной. Миновав двор, который сейчас мне показался нескончаемо длинным, мы вошли в один из последних подъездов. Шли молча, поднимались на лифте тоже молча. Зловещее молчание окончилось, как только мы очутились в квартире. Нас тотчас оглушил зычный мальчишечий рёв и хриплый с захлёбыванием собачий лай.

Картина, представшая передо мной, была ошеломляющей. Бульдог, раскрашенный чёрными полосами, под тигра, лаял на меня по привычке лаять на постороннего, не прекращая попыток освободить лапы, привязанные к ножкам стола. Светлый паркет и дорогая скатерть, забрызганные той же чёрной тушью, напоминали окраской уже не тигра, а ягуара.

Мальчика я уже знала. Хотя заплаканные глаза и нос, распухший от слёз, оттеснили на второй план веснушки, это, несомненно, был Рыжик.

— Испорчена вещь, — перстом указала женщина на скатерть, — изуродована собака! Паркет придётся заново скоблить. Леонид, отвечай: кто тебя научил это делать? — Женщина многозначительно обернулась ко мне.

— Я-я сам… — тихо всхлипнул Рыжик.

— Погоди, зачем же ты… — начала я.

— Нет, это вам так не сойдёт! — снова вскипела женщина.

И тут, пожалуй, впервые я почувствовала себя настоящим укротителем в переполненном зале. Народу собралось очень много. Жильцы толпились на лестничной площадке, стояли на ступенях лестницы, и дверь подъезда гулкими аккордами сообщала о приходе новых и новых. «Чтобы погасить ярость, надо переключить внимание», — вспомнила я одну из первых заповедей дрессировки.