Большой Джон - [6]

Сами воспитанницы сидели, разбившись группами, на постелях и табуретах в «собственных» фланелевых цветных юбочках и «собственных» же байковых платках на плечах. На каждом ночном столике стоял подсвечник из цветного хрусталя с зажженной свечою. Отблески свечей играли на стенах, и делали казенную неуютную спальню веселее и наряднее, нежели днем.

По оживленным спорам девочек, по их взбудораженным лицам было видно, что недавний переполох еще далеко не улегся в этом девичьем заповеднике, отделенном толстыми, крепкими стенами от всего прочего мира.

Когда Лида Воронская, возбужденная и запыхавшаяся, со съехавшей набок пелеринкой, вбежала сюда, все разом повскакивали со своих мест и окружили подругу.

— Что такое?.. Как нет Черного Принца?.. Кто же был человек в плаще?.. И где ты пропадала все время?.. — посыпались на нее вопросы.

Лида едва успевала отвечать любопытным подругам.

— Повторяю еще раз: Черного Принца нет. Все выдумки и чепуха!

— Неправда! Ложь!.. Я видела черные крылья за плечами незнакомца и мрачные глаза, сверкавшие из-под капюшона, — доказывала Додошка.

— Додошка, молчок! Ты и у ламповщика Кузьмы тоже видела рога на голове в прошлое воскресенье. Удивительная психопатка!.. — заметила голубоглазая Эльская и метнула в сторону Даурской сердитый взгляд.

— Эльская, вы не имеете права браниться! — живо закипела Додошка.

— Ты невероятно глупа, если думаешь, что это брань, — спокойно возразила Сима.

— Нет, я знаю, «психопатка» бранное слово. Есть даже лечебница для психопаток, психопатская лечебница, — продолжала горячиться Даурская.

— Дурочка, вовсе не психопатская, а психиатрическая, — пояснила Эльская.

Но не так-то легко было навести на путь истины кубышку Додо.

— Неправда!.. А если вы, Эльская, браниться будете, я пожалуюсь m-lle Эллис, — окончательно рассердилась она.

Сима пожала плечами, махнула рукой и, решив, что бесполезно «просвещать» Даурскую, отошла от нее.

— Послушай, Воронская, не разговаривай ты с ними, — сказала Сима. — Они невменяемы, право, и тебе их все равно не переубедить. Отнять у них веру в Черного Принца и в прочую чепуху — значит отнять радость и смысл их серой, будничной жизни. Они взвинчивают сами себя, пугаются и трепещут, и во всем этом они видят какой-то смешной и нелепый интерес… Если бы ты знала, как я хохотала, когда они все бежали, точно испуганные овцы, по лестнице, неистово горланя!.. Это, понимаешь ли, была незабвенная картина! Но где ты была? Кто это был у тебя на приеме? — неожиданно спросила Эльская.

Лицо Лиды приняло счастливое выражение.

— У меня был Большой Джон, понимаешь? Тот самый Джон, который изъездил весь мир, о нем я вам всем рассказывала столько раз прежде.

— Большой Джон Вильканг? — послышались недоверчивые голоса.

— Он самый! — подтвердила Лида. — А завтра он придет снова и будет на приеме. Я познакомлю вас всех с ним, и он расскажет вам про Испанию и Алжир, про Индию и Египет и еще про то, что Черный Принц — гадость и чепуха, и что только дети способны поверить в это…

— Да, да!.. Только дети и глупые институтки! — насмешливо присовокупила Сима.

Кто-то дернул Лиду за пелерину. Она живо обернулась. Перед ней стояла Елецкая.

— Воронская!.. — произнесла она и ее русалочьи глаза заблестели недобрыми огоньками. — Мы все, члены «Таинственной лиги», торжественно объявляем вам, что присутствие ваше на наших ночных сеансах не может быть ни в коем случае допустимо.

И сделав величественный жест рукою, она отошла от Лиды с видом разгневанной королевы.

— Бедненькая Воронская! Горе твое непосильно… Ты изойдешь слезами, бедняжка!.. Еще бы… Быть изгнанной из членов «Таинственной лиги!» О, это ужасно! Бедная! бедная!.. Позволь мне, ввиду твоего горя, приготовить тебе полдюжины платков для утирания слез, — и, едва договорив, шалунья Эльская повалилась с хохотом на постель и оглушительно застучала ногами о железную сетку кровати.

— Эльская, я вас презираю! — тоном, не допускающим возражений, произнесла разгневанная Елецкая, не удостоив Вольку ни единым взглядом.

— Медамочки, разойдитесь!.. Атилла идет!.. — выкрикнула Рант, пулей влетая в спальню.

Почти одновременно с нею дверь из смежной с дортуаром комнаты приоткрылась, и толстенькая m-lle Эллис, неизвестно почему прозванная именем предводителя гуннов, вошла в спальню выпускных.

— Couchez-vous, mesdames! Couchez-vous. Il'est deja onze heures…[3] Эльская, что у вас за манера валяться с ногами на постели!

— К сожалению, я не могу отрезать свои ноги и спрятать их в карман, — ответила Сима, делая страшную гримасу.

— Не острите! Это неумно! Вы, кажется, никогда не поймете доброго к вам отношения! — вспыхнула m-lle Эллис. — И потом я должна всем вам сказать, что такой крик, такая суматоха недопустимы в стенах воспитательного заведения для благородных девиц. Что сделалось с вами сегодня, когда вы вышли из столовой! Всех маленьких перепугали… В другой раз я буду записывать зачинщиц… И что вас могло так испугать?.. Je ne comprends pas![4]

— Даурская, m-lle, видела вампира… — пискнула Юля Пантарова, прозванная подругами за свой маленький рост «Малявкой».

— Даурской всегда что-нибудь видится неприличное, — произнесла добродушно m-lle Эллис и, погрозив пальцем Додошке, захлопала в ладоши.