Большое собрание преданий, сказок и мифов западных славян - [14]

если умер твой муж,

я могу стать мужем.

Один день плакала,

другой тихо минул,

а на третий – плач ее

навсегда покинул.

Грусть ее и тоска

быстро отпустила:

еще месяц не прошел,

к свадьбе платье шила.

Около кладбища

дорога веселится:

едут парень с девушкой —

собрались жениться.

Была свадьба, была,

музыка заливалась:

прижимал жених невесту,

она лишь смеялась.

Ты, невеста, смейся,

жизнь весельем дышит,

а покойник под землей

ничего не слышит.

Обнимай милого,

нечего бояться,

гроб зарыт глубоко —

вовек не подняться.

Целуйся, целуй,

чье лицо – не важно,

мужу – яд, дружка милуй,

ничего не страшно!

* * *

Бежит время, бежит,

все собой меняет:

что не было – приходит,

что было – исчезает.

Бежит время, бежит,

год, как час, несется,

одно камнем лежит:

вина остается.

Три года минули,

что покойник лежит,

холм его могильный

травой покрылся свежей.

На холмике травка,

в головах дубочек,

а на том дубочке

белый голубочек.

Сидит голубочек,

жалобно воркует:

кто его услышит,

сердцем затоскует.

Только всех сильнее

женщина горюет:

за голову схватившись,

с голубком толкует:

«Не воркуй, не зови,

не кричи мне в уши:

так жестока песнь твоя —

разрывает душу!

Не воркуй, не зови,

голова кружится,

или громче позови —

в реке утопиться!»

Течет вода, течет,

волна волну гонит,

а между волнами

кто-то в белом тонет.

То нога белела,

то рука всплывала,

жена-горемыка

смерть себе искала.

Вытащили на берег,

схоронили скрыто,

где тропки-дорожки

углубились в жито.

Никакой могилы

ей не полагалось,

под тяжелым камнем

тело оказалось.

Но не так тяжело

каменно заклятье,

как на ее имени

тяжкое проклятье.

Загоржево ложе

I

Седые туманы над лесом склонились,

как духи, влекомые мглою,

уже журавли в теплый край пустились,

пусто в саду пред зимою.

Ветер студеный с запада дышит,

жухлые листья на ветках колышет.

Песня знакома: как осень, так снова

листья дубовые шепчут тревожно,

но мало кто понимает хоть слово,

а если поймет, рассказать невозможно.

Путник неведомый в рубище сером,

с распятьем в руке, что посохом служит,

с четками – кто ты, уставший без меры,

куда направляешься вечером, в стужу?

Куда так спешишь? Ступни твои босы,

холодная осень – студеные росы:

останься у нас, мы ведь добрые люди,

о госте достойно заботиться будем.

Путник любезный! – ты юн еще все же,

щеки твои бородой не покрыты,

гладкая, словно у девицы, кожа —

но отчего же так бледны ланиты,

как же печальны запавшие очи,

в сердце печаль, что скрывать нету мочи?

Что за печаль твое тело сковала,

ноша какая идти не давала?

Юноша милый, ночь переждал бы,

телу уставшему отдыха дал бы,

что, если сможем тебе быть полезны.

Не сомневайся, с радушием примем,

печали развеем, тоску отодвинем,

стань нашим гостем, странник болезный.

Не слышит, не дрогнет и глаз не поднимает,

и движется, словно во сне непробудном,

Так пусть же в дороге Господь не покинет

скитальца без сил на пути его трудном!

II

Далекое поле, широкое поле,

и путь бесконечный чрез поле бежит,

а подле дороги холм низкий лежит,

распятье на нем для молитвы о доле.

Ствол грубо обструган высокий, еловый,

и брус поперечный прибит сероватый,

на той перекладине – в муках, в терновом

венце Иисус, наш Спаситель распятый.

Глава окровавлена вправо склонилась,

пробитые руки растянуты вширь, и

в две стороны света дороженька вилась,

куда указали ей руки мессии.

Направо – восток, где светило выходит,

налево – на запад, где ночь верховодит.

Ворота небесные там, на востоке,

там счастливы в вечном раю Божьи дети,

кто жил на земле, веря в счастья истоки, —

сам Бог посылает им радости эти.

На западе ада ворота открыты,

смола там и сера огнем полыхают,

там бесы пируют, грехи не забыты,

там грешные души в огнь вечный бросают.

Господь милосердный, направь нас направо,

спаси чад своих от дороги неправой!

На взгорке на этом стоит на коленях

наш путник младой в тени предрассветной,

к кресту приникает он в жарком моленьи,

бесчувственно древо, мольба безответна.

Быстро шепчет что-то, слез не держит око

и вздыхает часто – тяжело, глубоко.

Так он расстается с девушкой любимой,

юноша любезный, навсегда прощаясь,

в край чужой, далекий участью гонимый,

без надежд на встречу с милой расставаясь:

не сказать словами, как крепко обнимает,

поцелуй последний огнем обжигает:

счастия любимой горячо желает —

«Рок меня жестокий гонит-прогоняет!»

Лицо побледнело, взгляд заледенелый,

но в сердце пламень горячий пылает,

с колен поднимается путник несмелый

и шаг свой на запад легко направляет.

Так пусть же в дороге Господь не покинет

скитальца ни в чаще, ни в знойной пустыне!

III

Стоят, стоят скалы да во лесу глубоком,

возле них дорога, грабов чаща рядом,

вырос дуб могучий на скале высокой,

как король вознесся над дерев отрядом:

к небесам поднята безлистная крона,

зеленые ветви тянет на все стороны;

кора его тугая распорота громами,

тело гниющее расклевано воронами:

просторное дупло, глубокое, удобное —

годится для ночлега хищнику злобному.

И глядь – под тем дубом на мшистом ложе

чья там фигура огромная, грозная?

Зверь или человек в медвежьей коже?

Нет ничего человечьего в образе.

Тело его – как скала на скале лежит,

члены его, как дубовые корни,

власы с усищами никто не разделит,

с шерстью сплелись, что торчит во все стороны;

а под бровями взгляд, все пронзающий,

взгляд ядовитый и очень подобный