Большое Сердце - [102]

Мы заговорили о вчерашнем празднике, и нам показалось, что это было довольно давно. Несмотря на немалый жизненный опыт, нас обоих удивило, как скоро воодушевление тяжко ухнуло в прошлое.

В коридорах появились заспанные слуги. Похоже, они направлялись в королевские апартаменты. Мы с Шевалье, кажется, подумали об одном и том же. Он был знаком с Агнессой и любил ее – пусть и на свой, отличный от моего, лад, на расстоянии, с почтительным благоговением.

– Мне сказали, что одна из этих дам опередила всех остальных, – наугад закинул я удочку, повторяя фразу, слышанную где-то ночью.

– Антуанетта де Менеле, – прошептал Шевалье, мутным взглядом уставившись на окна короля.

Воцарилось неловкое молчание. Мы были недостаточно хорошо знакомы, чтобы и дальше обмениваться признаниями и свободно судачить о поведении короля.

– Никогда бы не поверил, что мне выпадет такое, – заговорил он, придя в себя. – Подумать только, что в один прекрасный день мы с вами окажемся здесь, в освобожденном Руане… – Он шумно шмыгнул носом, подцепил кусок рыбы в миске и, прежде чем проглотить, выдохнул: – Ни за что бы не поверил, что в такой момент мне будет так скверно!

Я провел в Руане еще три дня, занятый делами Казначейства. Было необходимо поскорее воспользоваться возможностями, которые появились после возвращения города в королевский домен; перед нами распахнулась Нормандия, ее товары и морская торговля. За все это время я лишь раз виделся с королем. Он вызвал меня, чтобы задать какой-то маловажный вопрос относительно заказанного в Казначействе расшитого пурпуэна, который не подошел по размеру. Я привык к тому, что ему требуется мое вмешательство в любом деле, от самых важных до самых ничтожных. Однако в этом вызове я усмотрел тайный умысел. Расспрашивая меня об этой безделице, о которой я, естественно, и понятия не имел, король присматривался ко мне с загадочной улыбкой. Этот допрос происходил в присутствии нескольких придворных, а также тех дам, что присоединились ко двору во время военной кампании. Я попытался понять, которая из них может быть Антуанеттой де Менеле. Но король не дал мне такой возможности. Он принялся выговаривать мне за то, что дела в Казначействе ведутся плохо. Отведя взгляд, Карл призвал на помощь свидетелей. Очевидно, он испытывал радость, унижая человека, который предоставил средства, обеспечившие его победу. Так сбылось мое дурное предчувствие. Ссудив ему эти четыреста тысяч экю, я нанес глубокую, быть может, смертельную рану нашим отношениям. Этот первый укол, нанесенный мне публично, предвещал множество новых испытаний и величайшую опасность.

Я покидал Руан, сохраняя внешнее спокойствие. Никто не мог представить, какая ярость бушует у меня в душе. Эти переживания имели по крайней мере одно достоинство: они подстегнули мой дух, оцепеневший под воздействием апатии после победы. Отныне у меня появилась уверенность, что скачки начались. Следует найти укрытие, прежде чем на меня обрушится месть короля. Моим единственным шансом на спасение было то, что Карл был склонен к сложным расчетам и взвешенным ответным ходам. Пока он играет со мной и подкалывает, чтобы помучить, я буду действовать. Таким образом, Карл обрек меня на жалкую участь в надежде, что мои мучения будут длиться как можно дольше.

Сначала я отправился в Тур, где меня поджидал Гильом де Вари, чтобы обсудить наши дела. Мы проделали изрядный путь и с наступлением вечера расположились на постоялом дворе, когда я срочно призвал Марка и велел ему седлать коней, а он как раз собрался их вычистить и поставить в конюшню. Мы поспешили обратно, к развилке на Лош. Стояла лунная ночь, несмотря на холод и тьму, мы скакали до самого рассвета, пока не показался замок, где была Агнесса.

Я страшился нашей встречи, опасаясь, что она начнет расспрашивать меня о поведении короля и мне придется ей лгать. Но это было недостойное малодушие. Я дал ей обещание, и мне следовало сдержать слово чести. Я ненадолго прилег на застеленном сундуке возле большого камина. Поутру Агнесса нашла меня там. Она всегда нравилась мне такой: без прикрас, с распущенными волосами, в простом платье без рукавов, на тонких бретельках и с глубоким вырезом, – оно одновременно и скрывало тело, и подчеркивало формы. Я сразу понял, что эта неприбранность не сулит ничего хорошего. Веки ее припухли, а нос покраснел. Руки Агнессы слегка дрожали, а движения были до неловкости поспешны, что ей было совсем не свойственно. Мимоходом она едва не столкнула канделябр, а чуть позже уронила бокал, пытаясь поднести его к губам. Более того, ее, казалось, пробирал холод, будто, лишенная незримой защиты, она стала уязвимой даже для сырости старого замка.

От громадного камина, возле которого я спал, распространялось приятное тепло. Но продрогшая Агнесса повела меня в свою спальню. Она велела прикрепить к столбикам вокруг своей кровати гобелен с сюжетом про Навуходоносора – это был подарок короля. Я когда-то распорядился его выткать и на протяжении нескольких месяцев следил, как продвигается работа ткачей. Я испытал большое удовольствие, увидев этот гобелен и поняв, что он нравится Агнессе, что рядом с ним она чувствует себя лучше. Оказавшись в опочивальне, она тотчас легла и велела мне присесть рядом. В гнездышке, не пропускавшем сырости и сохранявшем нежное тепло тел, она слегка успокоилась. Но от расслабившегося тела вся присущая ей энергия, казалось, перешла к ее мыслям. Она принялась говорить с таким ожесточением, что порой задыхалась от прилива чувств.