Большое сердце маленькой женщины - [20]

Заметив, что сосед наговорил на несколько месяцев вперед, Русецкий улыбнулся:

– Спасибо. Все в порядке.

Айвика, вопросительно глядя на него, приложила руку к своей голове, Илья повторил ее жест – лоб был холодный.

– Все хорошо, – заверил он марийцев и повернулся лицом к стене – общаться сил не было.

– А откуда они возьмутся? – Голос Егоровой выдернул его из забытья. – Вставай! На дворе день, а у тебя еще не мыто, не едено.

– Всю ночь не спал, – пожаловался Русецкий и с трудом поднялся. – Словно черти за волосы таскали.

– Они и таскали, – серьезно подтвердила Танька, не выпуская сумки из рук. – На-ка, принесла тебе горяченького. – Она вытащила из сумки запеленатую в полотенце литровую банку и протянула Илье. – Ешь, пока не остыло.

– Спасибо тебе, Тань, – поблагодарил Егорову Рузвельт, невольно испытывая чувство вины за крамольные ночные мысли. Но ведь то было ночью, а сейчас – день. Другое дело. – Сама-то как?

– Как обычно, – пожала плечами Танька, а Илья понял – недоговаривает. – Я тебе тут приданое собрала. – Она выложила на кровать газетный сверток. – А то чего ни спросишь, ничего нет. Привык, видно, малым обходиться. Ложки тут, вилки, всякой кухонной утвари по мелочи.

– Да зачем мне? – изумился Рузвельт, уставившись на Егорову.

– А вот зачем! – скомандовала та, выдернула из рук Ильи банку, размотала полотенце и, отвернув крышку, подала товарищу тушеную картошку. – Нюхать будешь или есть? (Рузвельт сглотнул слюну). Видно, нюхать, – проворчала Танька и вытащила из свертка блестящую столовую ложку.

Пока Русецкий завтракал, Егорова занималась делом: отсчитывала свечи, обматывала газетой, наполняла водой тарелку, даже почитала кое-что, вытащив из стопки книг одну наугад.

– Интересно? – полюбопытствовал Илья, наблюдая за Танькой.

– Нет, – честно призналась та, немного смутившись.

Русецкому захотелось поддержать Егорову:

– Мне тоже неинтересно.

– Зачем тогда в доме держишь?

– А где же еще? – Ее ответ обескуражил Русецкого.

– В библиотеку отнеси, зачем квартиру захламлять? Оставь только нужные.

– А как узнать, нужная это книга или нет?

– Очень просто. – Егорова взяла из стопки еще одну, на этот раз увесистую, книгу, разместила между ладонями и закрыла глаза. Илья смотрел на нее, не отрываясь. – Вот эта нужная. Очень нужная, – закачала головой Танька, собираясь прочесть название, но не успела.

– Это Данте. – Рузвельт узнал свою книжку. – «Божественная комедия». Моя любимая.

– Ну ясно, – протянула Егорова. – Божественная же…

Илья улыбнулся.

Танька напомнила ему ребенка, старательно играющего во взрослого человека, способного по одному слову, даже слогу, определить суть вещей. А еще, он это понял, Егорова себя стеснялась, потому что чувствовала нехватку знаний и образования. Может быть, поэтому она и торопилась согласиться со всем, что предлагал Рузвельт, автоматически поднятый ею на пьедестал за количество прочитанных книг.

– Я стихи люблю, – зардевшись, неожиданно призналась Танька. – Только вот авторов никак не могу запомнить, а так… стихов много знаю.

– Ну, например?

– Ты прекрасная, нежная женщина,

Но бываешь сильнее мужчин.

Тот, кому ты судьбой обещана,

На всю жизнь для тебя один…

«Асадов», – безошибочно определил Рузвельт, но имени поэта не произнес, побоялся прервать Егорову, потому что читала Танька здо́рово, искренне и красиво, тщательно выговаривая слова, выдерживая нужные паузы. Очень скоро Илья увидел главное: она мастерски вкладывала в слова автора близкий себе смысл, поэтому текст звучал драматично и казался в разы совершеннее, чем был на самом деле.

Закончив читать, Егорова отвернулась к окну. Было видно, что она честно прожила описанные в стихотворении ситуации и сейчас набирается сил, чтобы перейти к обычной жизни.

– Тань, – неожиданно для себя самого признался Илья, – я вчера ночью практически тебя ненавидел. (Егорова резко развернулась.) Не хотел, чтобы ты сегодня приходила. А сейчас смотрю на тебя и думаю: как же хорошо, что ты пришла.

– Я бы, Илюх, может, и не пришла. – Слова давались ей с невероятным трудом. – Только раз начали, нужно закончить. По-другому нельзя, плохо будет.

Она знала, о чем говорила. Возвращаясь вчера домой, чуть не попала под машину. Шла словно с завязанными глазами. Спасибо, женщина за рукав дернула, остановила, а то бы и правда не пришла.

– Опять нахваталась? – с сожалением констатировал муж и ушел в комнату, избегая общения. Жизнь научила не лезть под горячую руку. – Ты же обещала! – напомнил он с укоризною, сто раз будучи правым. Предупреждали же – всякий новый раз может оказаться последним.

– Так надо, – со слезами выкрикнула Танька, почти уже пожалевшая о том, что ввязалась.

С таким случаем она столкнулась впервые, хотя о подселенцах, или, как их по-другому называют, фантомах, слышала много, даже пару раз с ними работала. Егорова пыталась читать об этом явлении, но всякий раз сдавалась: написано было мудрено, ей не по зубам. «Нет и не надо», – решила она тогда и выработала собственное понимание происходящего. Танька видела в подселенцах оболочки чужих душ, питавшихся энергией людей, чаще всего превосходящих их по уму и нравственным качествам.