Большое сердце маленькой женщины - [17]

– Твое? – Она безошибочно ткнула пальцем в синюю деревянную тумбочку, по виду напоминавшую те, что ставят между кроватями в больничных палатах либо общежитиях. Внутри тумбочки, кроме старой чугунной сковороды, ничего не обнаружилось.

– А холодильник твой где? – полюбопытствовала Егорова, обнаружив в кухне только один, причем видно, что новый.

– Там. – Русецкий кивнул в сторону окна.

– Понятно, – хмыкнула Танька и почесала затылок: – С соседями ты как? Дадут кастрюльку-то или в сковородке варить будем?

Илья не успел ответить, как в кухню бесшумно вошла Айвика и, не дожидаясь вопроса, вынула из выкрашенного красной краской кухонного шкафа алюминиевый ковшик и протянула его Егоровой. Соседа Айвика словно не замечала.

– Мы быстро, – заверила ее Танька и, не желая тратить время на разговоры, метнулась в комнату за крупой.

– Сестра? – Айвика была немногословна.

– Одноклассница. Вот встретились. – Илья собрался было изложить историю своих взаимоотношений с Егоровой, но соседка не удостоила его внимания. Вместо этого она повернулась к нему спиной, выдвинула ящик, достала жестяную банку с солью, сахарницу и выложила на стол рядом с плитой. Этого Айвике показалось недостаточно, и она вынула из холодильника банку с молоком, все так же молча.

– Спасибо, – поблагодарила ее влетевшая в кухню с пакетом овсянки Танька.

Айвика кивнула и, не проронив ни слова, исчезла.

– Хорошие у тебя соседи.

– Очень. – Илья плавился от счастья.

– Ну не совсем чтобы очень, – таинственно протянула Егорова, – но жить можно. Чуфырит тетенька-то? (Русецкий растерялся, откуда ему было знать, что Танька использует это слово вместо привычного «ворожит».) Сама знаю, что чуфырит. Чую. – Таньку нисколько не смутило молчание Рузвельта, методично помешивая кашу, она говорила так, будто знала все ответы на вопросы заранее. – Грязи много.

– Да нет, что ты! – Илья вступился за Айвику. – Она очень чистоплотная. И Ольюш тоже.

– Вижу. – Внешний вид кухни подтверждал слова Русецкого. – Я не про ту грязь, – отмахнулась от него Егорова и, выключив газ, схватила ковшик, не боясь обжечься. – Тарелка есть? (Илья не успел ответить.) Ну и не надо! Я тоже, когда лень, прямо из кастрюли… – врала Танька, пытаясь таким образом загладить свою бестактность: ну и бог с ней, с тарелкой, сегодня нет, завтра будет. Она сама же и принесет. Вот прям завтра возьмет и притащит из дома, не жалко.

В комнате не оказалось даже табуретки, Илья беспечно оставил ее зимовать на балконе, вообще забыв про ее существование. Разместились так: Егорова уселась на подоконник, а Русецкий – на кровать. Так, сидя на кровати, и завтракал. Ел Илья красиво, с редким для алкоголика достоинством, стараясь не уронить ни капли, вытирая платком бороду.

«Прямо как священник!» – пронеслось у Таньки в голове, она отвела взгляд и потупилась. Наблюдать за Рузвельтом было горько, потому что помнила его совсем другим, молодым и задорным. А сейчас перед ней сидел старик, с виду благообразный, но старик. Егорова поежилась, разом стало холодно. «От окна дует», – решила она и пересела к Илье на кровать, но теплее не стало. Холодом тянуло откуда-то снизу.

– Не мерзнешь тут? – поинтересовалась Егорова, пытаясь найти своим ощущениям рациональное объяснение.

– Нет, что ты! Дом заводской, своя котельная.

– Вот и я думаю, что своя котельная, – почти слово в слово повторила за Русецким Танька, почувствовав, как внутри неприятно заныло. «Может, не надо?» – подумала она и снова внимательно посмотрела на Илью – земной век Русецкого был короток. «Короток не короток, а его!» – разозлилась Егорова и тронула Рузвельта за плечо: – Я тут сотворю кое-что, – предупредила она Илью и, не дожидаясь ответа, попросила: – Ты только не мешай мне. И ничего не спрашивай. Что скажу, то и делай.

В благодарность за чекушку водки, горячую кашу, рюкзак с припасами и просто человеческое отношение Русецкий был готов на все. Да и предположить, что скрывается за словами: «сотворю тут», «ты только не мешай мне», он был просто не в состоянии как человек, весьма далекий от всякой мистики.

– Хоть звезду с неба! – пообещал Илья Таньке и получил первое задание – добыть стул или хоть что-то, на чем можно сидеть, не прибегая к помощи кровати и подоконника. Звезду было бы достать сложнее, а вот табуретку – пожалуйста. В мгновение ока она была возвращена из зимней ссылки.

– Садись, – приказала Егорова и, пока Русецкий ерзал на промерзшей табуретке, достала из сумки глубокую тарелку, бумажный образ Спасителя, связку свечей и коробок со спичками.

– Огню предашь? – улыбнулся Илья, а Танька ответила ему очень серьезно:

– Предам. Не тебя, не бойся. А вот кое-кого надо бы… В общем, сиди. – Егорова выскользнула из комнаты, прихватив тарелку. Вернулась скоро, держа наполненную водой посудину на вытянутых руках. – Газеты есть?

– Нет, я их не читаю.

– Их никто не читает, так, для хознужд держат, на всякий случай. Может, у этой твоей, как ее… («У Айвики», – подсказал Рузвельт) у Айвики есть? (Илья отрицательно покачал головой.) Как же вы без газет-то живете?! – возмутилась Танька и снова выскочила из комнаты.