Большое небо - [57]

– Танец семи покрывал, ёпта, – говорил Томми.

Томми и Энди понятия не имели, что скрывается за фирмой в Данди, – юридической стороной занимался Стив. Шалопай Томми считал, что их защитит незнание, а вот Энди не верилось, что незнание способно защищать.

Жасмин и Мария смотрели скептически. Окна в здании по большей части заколочены. Лупится краска унылого оттенка конторской магнолии. Вдобавок почти на всех окнах решетки, хотя картина приводила Энди на ум не столько тюрьму, сколько бондовый склад, где прячешь товар, пока не подвернется шанс скинуть его дальше. Чем они тут, собственно, и занимаются.

– Это белые борозки? – нахмурилась Жасмин.

– Внутри получше, – сказал Энди. – Увидите. Все, вылезайте, пошли.

Он тут как пастух с двумя упрямыми овцами. Ягнятками, прямо скажем. По пути на бойню. Совесть опять встрепенулась, и он вбил ее поглубже. Все равно что в «убей крота» играть.

Кто-то постучал в окно, и Энди вздрогнул. Василий. А на короткой цепи у него ротвейлер Томми – и при виде пса девчонки приглушенно зачирикали. Зря дергаются – безмозглая шавка просто для виду.

– Не бойтесь, Брут у нас котик, – сказал Энди, хотя они не понимали ни слова. – Пойдемте, девчонки, шевелитесь. Ноги в руки. Пора начать новую жизнь, да? Будьте как дома.

Грозовой перевал

Утро в тюрьме, которую желтая пресса окрестила Усадьбой Уродов. Убогие коридоры Уэйкфилдской тюрьмы ее величества еще заполняла вонь казенного завтрака, и от овсяно-яичного букета Реджи замутило.

Заключенного номер Джей-Эс-5896 они рассчитывали найти в больничке – он же вроде на пороге смерти, – однако их проводили в обычную комнату для допросов. Надзиратель принес кофе и сказал:

– За ним уже пошли, он чуток тормозной.

В унылой комнате с голыми стенами вонь завтрака перебивал сосновый аромат промышленной дезинфекции, будто здесь недавно кого-то стошнило. Кофе был отвратный, но органы чувств порадовались и такому противоядию.

В конце концов приковылял объект их интереса – о прибытии возвестило металлическое звяканье, и Реджи сначала решила, что он в наручниках: все-таки Уэйкфилд – тюрьма строгого режима. Но Майкл Кармоди оказался без оков, привязан только к большому кислородному баллону на колесиках.

– Эмфизема, – прохрипел он, рухнув за стол на жесткий стул.

В дверях застыл надзиратель, хотя едва ли Майкл Кармоди рванет на свободу. Отсюда он выберется только ногами вперед.

– Мистер Кармоди, – сказала Ронни, – мы приехали в связи с тем, что полиции стала известна новая информация по вашему делу. Назван ряд лиц, не фигурировавших в ходе расследования преступлений, за которые вы сейчас отбываете тюремный срок.

– А я-то и не заметил, – саркастически обронил Кармоди.

Сарказм сарказмом, но от прежнего Кармоди осталась лишь тень. Реджи видела фотографии периода мэрской роскоши, и даже на полицейских снимках после ареста – а на них, сказать правду, люди обычно не в лучшем виде – Кармоди был здоров и бодр, хотя краснолиц и перекормлен. Теперь щеки у него ввалились, а белки глаз нездорово пожелтели. Ему, конечно, уже за восемьдесят. Встретишь на улице – ни дать ни взять безвредный престарелый пенсионер.

– Мы думаем, вы можете предоставить информацию о ряде лиц, в отношении которых мы ведем расследование, и хотели бы задать вам несколько вопросов. Ничего, мистер Кармоди?

– Мать честная, – сказала Реджи.

– Да уж. А вроде хотел поговорить, – озадаченно сказала Ронни, когда всего-то минут двадцать спустя они снова забрались в машину.

(– У тебя антибактериальных салфеток нет? Я как будто вся изгваздалась.)

– Собирался же стучать, как тот дятел, – и нате вам.

– Может, на него надавили? Пригрозили?

– Может быть, – ответила Реджи. – Он же в тюрьме, тут преступников пруд пруди. Ты поведешь или я?

– Давай ты, если хочешь, – сказала Ронни. Весьма великодушно с ее стороны: когда за рулем сидела копуша Реджи, Ронни только и делала, что давила ногой на воображаемую педаль газа.

Сюда ехали два часа, теперь два часа назад.

– Зазря, – сказала Ронни.

– Зато пейзажи, – ответила Реджи.

Пустоши. На ветреных вилявых пустошах[88]. До Хоэрта – тридцать миль в другую сторону. Реджи знала, потому что в универе ездила туда на экскурсию с Саем, до того еще, как он предпочел пятидневный пир на индийской свадьбе тостам с фасолью и бокс-сету «Безумцев»[89] с Реджи. («Дело в тебе, не во мне», – сказал он.) В Оксфордском словаре нет такого слова, «вилявый» (Реджи проверила). Невозможно не восхищаться изобретателями слов.

– Бывала в Хоэрте?

– Нет, – сказала Ронни. – Это что?

– Хоэртский пасторат. Где жили сестры Бронте.

– Сестры Бронте?

– Ага.

– Нашу Бронте, наверное, в их честь и назвали. Я раньше не задумывалась.

– Наверное, – сказала Реджи. – Хотя на Сицилии есть город Бронте, вроде бы в честь одного из циклопов, который якобы жил под горой Этна. И адмиралу Нельсону король Фердинанд пожаловал титул герцога Бронте за то, что помог вернуть трон в Наполеоновские войны. Наша Бронте не пишет себя с диерезисом.

– Чё?

– С диерезисом – две точки над «е», не называется «умляут». Это их отец так выпендрился.

– Ты мало в люди выбираешься, да?

– Честно? Да. Теперь да.