Большое кочевье - [141]

Тот хмуро встретил его взгляд, и Шумков тотчас отвел свои глаза в сторону.

— Ну ладно, — кивнул бригадир и, переглянувшись с пастухами, весело добавил: — Скорей улетайте!

«Вот ты, оказывается, каков — деляга, купчик, — негодующе думал Родников, низко склонившись над журналом. — Может, выйти сейчас из чума, взять тот мешок да как следует трахнуть его об камень?»

Пожалуй, так бы и сделал Родников, если б знал, что это даст положительный результат, но он был убежден, что этим только вызовет крайнее недовольство своих товарищей. Нет, здесь необходимы какие-то иные меры.

Прошло уже два часа, но вертолет все не появлялся. То и дело кто-нибудь из пастухов выходил из чума, оглядывал горизонт, откуда должен был появиться вертолет, и сообщал: «Нет, не видать еще».

Вскоре Татьяна вновь поставила чайный столик. Чай пили молча, прислушиваясь к звукам за пологом чума. Вдруг Шумков, резко поставив блюдце, принялся торопливо ощупывать карманы.

— Вот, черт! Совсем забыл — тебе же, Родников, письмо, чуть не увез его обратно! Так бы и уехал… Куда же я его сунул? — Он все искал, улыбаясь, а Николай возмущенно и нетерпеливо ждал. Наконец Шумков вынул из нагрудного кармана измятый, сложенный вдвое конверт и, подавая его Николаю, чувствуя осуждающие взгляды присутствующих, искренне смутившись, сказал: — Не серчай, брат, хотел сразу отдать, да закрутился тут с этими ведомостями…

Письмо было от матери, но подписан конверт был не рукою отчима, а почерком незнакомым. Такие письма, написанные под диктовку матери посторонними людьми, Родников получать любил и ждал их с особым нетерпением.

«Здравствуй, сынок!

Письмо твое мы получили, и переводы денежные из твоей конторы я тоже получаю. Деньги я кладу на сберегательную книжку на твое имя. Мне, сынок, денег не нужно — у меня желудок больной, ем я мало, одежи мне, старухе, много не надо, что есть, то и ладно, в том и прохожу, а тебе, сынок, деньги пригодятся — ты молодой, хоть и на свадьбу, хоть для начала семейной жизни потребоваться могут, и куды хошь с деньгами поехать можно. Старик все приставал, чтобы я эти твои деньги с книжки сняла, и всяко разно матерился, и стращал, он хотел твои деньги себе забрать. Скандалил пьяный, из комнаты выгонял, спасибо, люди добрые уняли его и сказали, что если он дальше так вести себя будет, то его самого из комнаты выселят.

Здоровье у меня, сынок, плохое стало. Дали мне в прошлом году пенсию и инвалидность второй группы присвоили. А недавно перекомиссия была, и дали мне инвалидность первой группы. А сейчас я лежу в больнице и лечусь от желудка, и еще у меня повышенное давление крови и припадки меня начали бить. Врач у нас хороший, душевный человек, он раньше военным был, генералов лечил, к нему приезжают лечиться больные даже из Магадана.

Ты, сынок, приезжай проведать меня, а то я, может, помру скоро и даже не увижу, какой ты вырос. Я тебя часто во сне вижу, но все маленьким, с белой головкой, волосы у тебя были светленькие, как пшеничные колоски. Приезжай, сынок, очень я за тобой соскучилась.

На этом до свидания. Береги себя, не простуживайся. Приезжай, сынок, жду тебя с нетерпением.

Твоя мама.

29 мая».

Прочтя письмо, Николай аккуратно сложил его, спрятал в карман, движения его были медленны.

— Чиво, Коля, плохое письмо получил, да? — с тревогой спросил Долганов.

Родников кивнул и, еще помолчав, тихо, но твердо сказал:

— Мать в больнице лежит, просит приехать. Отчим пьянствует, дебоширит, надо мне домой съездить, хотя бы на несколько дней. Так что отпустите меня, ребята, с этим вертолетом я улечу…

— Ох ты какой быстрый, — усмехнулся Шумков, — так сразу взял и полетел…

— Ты, Василий, не путайся тут! — сердито оборвал его Долганов. — Мы сами без тебя разберемся. Время, конечно, горячее, Николай, чего там лукавить, но, по-моему, мы справимся. Так я, ребята, говорю, нет? Отпустим Николая, да? — Бригадир обвел пастухов вопрошающим взглядом.

— Пусть, конечно, едет! Справимся, справимся! Поезжай, Николай, чего толковать об этом! — дружно поддержали Родникова пастухи.

И даже корреспондент с зоотехником, как равные члены бригады, одобрительно кивали и с жаром убеждали Родникова в том, что ему необходимо съездить домой, словно он противился этому решению. Но реплика Шумкова успела-таки больно кольнуть его, и было у него такое ощущение сейчас, словно из тела его медленно вытаскивали тонкую свежую занозу.

Послышался гул мотора. Родников быстро сложил в рюкзак библиотечные книги, дневники, кое-что из белья — вот и все его имущество. Пастухи тем временем туго свернули в тюк огромную медвежью шкуру.

— Это тебе, с собой возьми, — сказал Фока Степанович. — Матери своей отдашь, пускай на пол постелет, ногам тепло от нее будет — хорошая шкура. Бери, бери — попробуй только откажись!

Он взял шкуру — не посмел не взять, хотя возиться ему с таким огромным тюком вовсе не хотелось.

Пилоты, должно быть, очень торопились: едва лишь пассажиры вошли в салон и расселись по местам, машина оглушительно завыла, загудела, затряслась и наконец, оторвавшись от земли, плавно и легко взмыла над поляной и, круто развернувшись, все набирая высоту, стремительно заскользила над лесом.