— А здесь найдете? Все время по трапе прямо. Через речку перейдете и направо.
— Спасибо. Счастливо оставаться.
— Не за что. И вам счастливо.
Они тоже обменялись рукопожатием, и Kapимoв сразу шагнул с тропы, исчез, а Малахов один пошел по тропе, по ее красной мягкой глине, среди громадных, улетающих в глубину неба сосен. Стал накрапывать меленький-меленький дождик, и хотя такой, конечно, не мог потушить пожары, это все же было нечто и радовало Малахова. Идти было тяжело, ноги намного вязли в красной глине, или, должно быть, он просто устал. Он начал было думать о том, что будет делать, если встретится с медведем, но в подробности вдаваться не стал. Заблудиться он не боялся и, действительно, скоро вышел к речке. Он подождал, пока немного остынет, потом разулся и, задрав до колена брюки, перешел речушку, вода была ледяная. Обувшись, он под меленьким дождичком побежал к лагерю — плащ свой он оставил там, около палатки. «А ведь вертолет, пожалуй, не прилетит в такую погоду»,— подумал он, труся по тропинке.
Когда он подходил к лагерю, дробно зазвучали далеко в лесу новые взрывы.
Дежурил серьезный веснушчатый парень с Байкала.
— А я ваш плащ в палатку убрал,— сказал он. На ветке висели в белой чистой тряпке несколько рыбин.— Хариусов поймал семь штук, знаете, рыба такая.
— Знаю, вкусная, типа форели.
— Червей нет, я одного нашел, мучил его, однако, мучил. Уха будет, жарить тоже вкусно. Чего вам мокнуть, однако, лезьте в палатку,— и полез вслед за Малаховым. Малахов прилег, положив под голову парашют. Вилась, забиваясь за ворот, мошка, не давая лежать спокойно. Мокрец!
«Хариус, хариус,— повторял про себя Малахов, глаза его слипались,— шарада: первое... нет, второй слог — это украшение первого, все вместе — вкусная рыба. Хариус. Ус хари».
Тоненько стучал дождик по палатке.
— Вертолет стрекочет, — оказал дежурный.
— Вертолет?
— Однако,— подтвердил он. Он произнес это утвердительно, как будто говорил: «да» или «конечно».
Прошла минута или даже две, пока и Малахов услыхал шум вертолета. Они вышли из палатки. Вертолет показался слева и снова будто хотел пройти мимо, не обратив на них внимания, но развернулся и пошел к ним, сделал круг и опять стал уходить — и всякий раз Малахов верил, что он улетит, но вертолет опять развернулся и, наконец, стал садиться.
Бавин вылез, прошел, не пригибаясь, под несущими винтами.
— Как дела? Были у кромки? Видели? А это что, хариусов наловил? — заинтересовался он рыбой.
— Жалко, улетаете, Иваныч, а то бы, однако, ухой угостил.
Он так часто произносил это знаменитое сибирскою «однако», что Малахову иногда казалось, что это он нарочно.
— А я боялся, что вы не прилепите. Дождь.
— Это разве дождь,— сказал пилот в пестрой рубашке.
— Ну, полетели. Давай парашют один возьмем, все меньше тащить будет.
Из лесу вновь донеслись очередью дробные сухие взрывы.
— Во! — воскликнул Бавин.— Приятно слышать. Идет работа!
— Мы над лесом низко разворачиваться будем,— заволновался пилот,— нас этими взрывами тряхнуть может.
— Ничего, они нас услышат,— успокоил Бавин,— полетели!
— До свидания, всем привет,— сказал Малахов, пожимая руку парню.
Через несколько минут они легко оторвались от земли под мелким дождичком, туманящим стекло, пошли вверх, развернулись, и Малахов в последний раз увидел эту речушку, палатки, удаляющуюся машущую фигурку.
