Большие пожары - [38]

Они оба пристально рассматривали содержимое коробки. Милиционер открыл последнюю коробку. Несколько золотистых бабочек вылетели из коробки и закружились по комнате. Все трое с минуту молча следили за их полетом.

— Странно, — сказал начальник ЗУР'а, — в такое время человек занимается разведением бабочек.

— Посмотрите под кроватью и в корзинах, — приказал Куковеров.

В это время милиционеры ввели в комнату малого, что открыл им дверь. Милиционеры держали его за руки. Заметив бабочек, летающих по комнате, малый вдруг остановился, уперся, и на лице его мелькнул ужас. В тот же момент гардина над крайним окном вспыхнула ярким пламенем. Куковеров и милиционеры бросились тушить ее. Вдруг соседняя комната осветилась ярким светом.

— Пожар! — заорал голос на улице.

В комнатах все заметались. Гардины над окнами, портьеры на дверях, одеяло на кровати горели одновременно. Куковеров бросился к выходу. Милиционеры поспешно потащили за ним малого. Начальник ЗУР'а выпрыгнул из окна. На площадке лестницы малый вдруг рванулся, оттолкнул милиционеров и скакнул по лестнице вниз, налету сбил с ног Куковерова и скрылся во дворе. Милиционеры, грохоча сапогами, побежали за ним. По двору бегали полуодетые люди — жильцы нижнего этажа. Из всех окон выбивало пламя. В ближней церкви зазвонил набат. В углу двора истошно завыла собака.

* * *

В восемь утра резкий телефонный звонок разбудил Куковерова. Он поспешно вскочил и, как был в одних носках, подошел к аппарату.

— Слушаю. Да. Кто? Степан Федорович Горбачев? Чем он занимается? Учитель? Какие сведения о нем? Ага! Через двадцать минут я буду у вас… Арестовать Струка?! Что вы! Это погубит все дело!

Учителя Горбачева допрашивал следователь по особым делам в присутствии Корта и начальника ЗУР'а.

Горбачев, — чернобородый, лысый, — был похож на разбойника, и, только присмотревшись, можно было заметить: он уже так устал от жизни, что уже ни на что решительное и смелое он не способен.

— Сколько лет вы живете здесь? — спросил его следователь.

— Я родился здесь, — ответил Горбачев звучным голосом, каким обычно говорят учителя. — Я уезжал только лет на пять во время войны. А с двадцатого года опять живу безвыездно.

— Участвовали вы в революционном движении 1905 года?

— Да. Я был максималистом.

— Вы, конечно, помните, что Златогорск двадцать лет тому назад горел так же, как горит сейчас?

— Конечно, помню.

— У нас есть сведения, что вас подозревали в поджогах.

— Это верно. Я был арестован по этому поводу. Меня некоторое время держали в тюрьме.

— Скажите, была ли почва для обвинения вас в поджоге?

Горбачев смутился.

— Как сказать… да, пожалуй, почва некоторая была.

— Расскажите нам откровенно, что вы знаете о тех поджогах и о вашем участии в них.

Горбачев опустил голову и некоторое время сидел молча, раздумывая.

— Мне тогда было 16 лет. Я учился в местной учительской семинарии. Мы, ученики, все были захвачены революционным движением. Каждый состоял в партии. У нас были социал-демократы и социалисты-революционеры. Я был с.-р. Однажды в наш семинарский кружок пришел студент прочесть свой реферат. Он был максималист. Он говорил горячо, спорил с нами. Он доказывал, что надо немедленно произвести социальную революцию, и даже, как сейчас помню, привел в доказательство карманьолу: «Земледельцам — поля, рудокопам — копи». Одним словом, я пошел после собрания за ним, и с того вечера сделался максималистом.

— Но поджоги, поджоги! — нетерпеливо спросил Корт.

— Поджоги? Поджоги были потом.

— Когда потом?

— Приблизительно через полгода. Сначала у нас было восстание. Мы, конечно, принимали в нем самое горячее участие. Потом победила реакция. Мы вдруг увидели, что наши мечты о социальном перевороте рушатся. И вот тогда к нам приехал странный делегат, якобы от московских максималистов. Он говорил нам: — Революция не удалась, потому что обыватель спит. Надо внести смуту в его жизнь. Он тогда проснется! — Как внести смуту? — Вышибать его из конуры, сжечь эту конуру, сделать его бездомным пролетарием, он тогда забунтует, и тогда смерть правительству и буржуям. — Нам, мальчишкам, эта мысль понравилась чрезвычайно, и мы решили действовать. В мае шестого года, в ветреную ночь, мы подожгли соляные амбары на берегу реки. Мы думали: сейчас соберется на пожар народ, мы произнесем зажигательные речи, народ бросится на полицию, на казаков, которых в то время в городе было очень много, и революция победит. Когда начался пожар, и сбежался народ, — я, замаскированный, начал призывать к восстанию. Обыватели сначала слушали. Потом кто-то заорал: «Вот он, поджигатель!» И я едва спасся. Тогда сгорело несколько кварталов. Утром мы увидели весь ужас своего дела. Мы тотчас решили, что сделали ошибку. Мы изгнали от себя московского «делегата».

— И пожары прекратились?

— О, нет! Пожары как раз запылали с особенной силой. Для всех было ясно, что кто-то поджигает город. Мы подозревали, что тут действует «делегат».

— Кто это «мы»?

— Мы — максималисты.

— Вас много было?

— Только трое… Между прочим, горели и другие города. Большой город Сызрань, например, сгорел от поджогов в течение двух дней.