Большие Поляны - [43]

— Выправим... разберемся...

— В стороне стоишь от главного вопроса. Не ко времени увлекся животноводством. Как руководителю, тебе полагается быть впереди, мобилизовать людей на выполнение первой заповеди колхоза. Какой ты зампред, если в стороне стоишь?

— Что поручат... Председатель хозяин, его спрашивайте.

— Спросим и с председателя. С него в первую голову... А ты с завтрашнего дня становись-ка давай на подработку зерна. На тебе будет лежать ответственность за обеспечение машин готовым зерном. Будут простои — на себя пеняй. Ясна задача?

Векшин поднял голову, веселее взглянул на Степочкина: кажется, напрасно он боялся, идя сюда.

— Ясно! Учту все ваши замечания, — живо ответил он.

Степочкин подтянул к себе портфель, порылся в нем и положил перед Векшиным исписанный листок.

— Прочти, пожалуйста, вот эту бумажку.

Это было анонимное заявление Тетеркина в партком о моральном разложении председателя колхоза «Большие Поляны», о его связи с заведующей молочнотоварной фермой. Степочкин уже показывал его секретарю парторганизации Стенниковой, но та высмеяла анонимку, сказав, что это глупая деревенская сплетня про хорошего человека, на которую не следует обращать внимания, тем более тратить время ответственного работника на расследование такой чепухи. Но Степочкин с ней не согласился: сигнал должен быть проверен, ибо нет дыма без огня.

Когда Векшин прочел анонимку, у него от радости отнялся язык, он улыбался и молчал, глядя счастливыми глазами на Степочкина.

— Было такое дело? — спросил его Степочкин.

— Было, — одними губами сказал Векшин. — Было, — повторил он громче.

— Чей почерк? Кто писал?

— Никанор Тетеркин, колхозник.

— Рассказывай.

И Векшин рассказал. Когда он дошел до того, что Груня ради Уфимцева бросила мужа, Степочкин не удержался от возмущения:

— Ай да Уфимцев! Вот он, оказывается, какими делами занимается... Теперь понятно, почему график хлебосдачи сорван. Вызови Тетеркина на вечер, надо с ним поговорить.

— Слушаюсь... Только пострадавший теперь Тетеркин.

— Как пострадавший?

— Через Уфимцева... Прознал откуда-то про заявление и выгнал Тетеркина с работы... Я его временно пристроил ночным сторожем на ферму.

Степочкин в изумлении вытаращил глаза на Векшина:

— Ну и дела у вас творятся! Почему же коммунисты молчат? Почему потворствуют этому делу Стенникова?

Векшин беспомощно развел руками, дескать, что они могут поделать с таким председателем колхоза, когда он и районные власти не слушает.

— Да-а... Придется посидеть у вас, разобраться.

4

Дождь шел уже неделю. Он беспрестанно, день и ночь, стучал по стеклам окон, крышам домов, шумел по картофельной ботве в огородах. Небо было маленькое и низенькое, облака так близко бежали над землей, что, казалось, вот-вот зацепятся за верхушки деревьев в палисадах.

В редкие перерывы, когда не было дождя, сквозь рваные облака вдруг проглядывало неяркое солнце, тогда земля, напитанная водой, блестела маслеными бликами, мычали коровы по закутам, тоскливо ревели овцы, в избах хозяйственно хлопали двери. Радуясь солнцу, над селом появлялись взъерошенные галки и, крича, беспорядочно рассаживались по плетням, деревьям и склонам Кривого увала.

И становились отчетливо видны сразу за колхозным прудом два одиноко стоявших комбайна, как диковинные птицы, присевшие в тревоге у края большого пшеничного поля.

Егор Уфимцев не находил себе покоя от неожиданно свалившейся беды. Он плохо спал ночами, выскакивал во двор, пялил глаза на небо, но там стояла беспросветная муть. И надо же появиться этому дождю, когда на полях оставалось нескошенной больше трети посевов!

Каждый день он, оседлав коня, проезжал по опустевшим полям. Потемневшие, поникшие под дождем колосья вызывали в нем чувство боли и досады.

Перед самым ненастьем колхоз выполнил план обязательных поставок зерна государству, и его в эти дни не беспокоили вызовами к телефону. Но остался еще долг по сверхплановой продаже. А долг был немаленький...

Сегодня Попов сказал ему:

— Должен огорчить вас, Георгий Арсентьевич, не хватит зерна на сверхплановую сдачу. Не наберем...

Они встретились на дороге, ехали верхом навстречу друг другу. По сторонам чернели мокнущие поля зяби, дали скрывались за туманом дождя, и эта черная, по-осеннему мокрая, пахота казалась краем света.

— Почему? — спросил Уфимцев.

— Потери большие... На четвертом поле пшеница до дождя давала по шестнадцать центнеров, а вчера Иван Петрович убирал после полудня, говорит, намолачивается лишь по двенадцать. Кто знает, что будет через неделю, если погода не установится.

Вот чего боялся Уфимцев! Втайне он надеялся, что зерна получат больше, чем предполагали, определяя урожай, и что у них останется небольшой резерв.

— Я бы на вашем месте, Георгий Арсентьевич, не торопился со сдачей, пока овес не поспеет. Уберем — овсом досдадим. Зато пшеница останется, трудодни наверняка обеспечим. В районе должны понимать: дождь для нас — стихийное бедствие.

Дождь и впрямь сыпал и сыпал — мелкий, частый. Лошади тихо стояли, опустив головы, словно прислушивались к его шуму. Было зябко под намокшими плащам, от их тяжести ныли плечи.

— Нельзя этого делать, — ответил Уфимцев. — Мы не можем не выполнить взятого обязательства.