Большие Поляны - [40]

Особенно поражали женщины. Завязав рты платками, чтобы не лезла пыль, они крутились возле зерноочисток, отгребали зерно, таскали его пудовками, набивали мешки. Стучали решета, гудели подъезжающие за зерном машины, кричали шоферы, носились по току с воплем ребятишки. В нечастые перерывы, когда умолкали веялки и на току становилось непривычно тихо, женщины, прочихавшись от пыли и накричавшись на ребятишек, еще находили в себе силы пошутить, посмеяться, а то и запеть негромкую песню. И так каждый день, от темна до темна.

«Может, это извечная радость крестьянина, что его труд овеществился, превратился в хлеб, дарующий ему жизнь, и он снимает этот плод труда, радостный и тяжкий, и страдные дни становятся для него праздником?»

Уфимцев не раз наблюдал, как старики, увидев кучу провеянного зерна, торжественно подходили к ней, бережно брали зерно в горсть, пересыпали с ладони на ладонь, потом клали в рот, жевали, жмурясь, и восхищенно чмокали:

— Хороша пышеничка!

«А может, материальная заинтересованность движет? Чем больше поработаешь — больше заработаешь?»

«Нет, это радость труда, без нее человек не может жить на земле. И труд этот еще желаннее, еще радостнее, если вознаграждается таким вот урожаем», — заключил свои мысли Уфимцев.

И погода для уборки нынче на редкость хороша: дни стоят солнечные, ночи ясные. По утрам иногда выпадают росы, они задерживают начало работ, но ненадолго.

Перед началом уборки, посоветовавшись с Поповым и со Стенниковой, Уфимцев решил не косить овес на сено, а оставить дозревать на зерно, не доводя об этом до сведения управления. Сена и заложенного силоса хватало с лихвой на зимовку скота, и овес — пусть наполовину — возместит потребность хозяйства в зернофураже, а это уже в какой-то мере выход из создавшегося положения.

Вселяла надежду и картошка, посаженная в Шалашах: кусты ее так ныне разрослись, закрыв землю плотным темно-зеленым ковром, что ее хватит не только на корм хрюшкам, но останется и для продажи — плана сдачи государству колхоз не имел. А продать картошку — это хорошие деньги!

Радостное настроение Уфимцева, переполнявшее его в первые дни уборки, неожиданно омрачилось. Выяснилось, что колхоз не в состоянии выполнять график хлебосдачи, хотя на токах скопилось много зерна. Присланные из райцентра пять автомашин пришлось поставить на вывозку зерна из-под комбайнов, свои машины не оправлялись.

Но не только график хлебосдачи омрачал настроение Уфимцева. Сегодня его потрясло известие, что Груня Васькова ушла от мужа, приехала жить к отцу.

Еще утром поведение вездесущей, всезнающей тети Маши обеспокоило его. Обычно словоохотливая, она за завтраком была молчалива, насуплена и не глядела на Уфимцева. Он не стал расспрашивать, что с ней, — торопился, попил чаю и ушел.

И лишь в конторе колхоза Стенникова, подавая чековую книжку на подпись, открыла причину недовольства тети Маши.

— Аграфена Трофимовна в Большие Поляны вернулась.

— Как вернулась? — недопонял Уфимцев. — Кто сказал?

— Сама видела. У отца живет. И дочка с ней... Говорят, разошлась с Васьковым.

Новость, сообщенная Стенниковой, ошарашила его. «Зачем это она? С какой стати?» Он не сразу пришел в себя, сидел, держа в руках раскрытую чековую книжку, позабыв о ней. Лишь взглянув на Стенникову, увидев в ее глазах любопытство, взял себя в руки.

— Для чего вы мне это рассказываете?

— Чтобы знали, — уклончиво ответила Стенникова. — Может, и пригодится... Все-таки нашей колхозницей была.

Уфимцев понял, какую цель преследовала Анна Ивановна: предупредить его сейчас, чтобы не растерялся в другом месте, когда узнает о поступке Груни. Видимо, тоже слышала про сплетню. Он нахмурился.

— Ни к чему мне это знать.

Но он сказал неправду. Что бы ни делал сегодня Уфимцев, где бы ни находился, возвращение Груни в Большие Поляны не выходило из его головы...

Он выехал к полю, где работали Семечкин и Федотов. Солнце уже садилось, в его свете виднелись кучки желтой соломы, идущий вдоль валков комбайн, за которым плыло подсвеченное облачко пыли.

Навстречу Уфимцеву шла груженная зерном машина, тяжело покачивая бортами. Шофер, высунув голову из кабины, улыбаясь и блестя зубами, крикнул ему что-то похожее на «попался» или «сломался» — Уфимцев не понял, — машина прошумела мимо.

«Что там случилось?» — встревожился он, вглядываясь в поле. Поле было узкое, и в том конце, возле колочка, он увидел второй комбайн, над которым не вилась пыль. «Стоит... Неужели авария?»

Он свернул с дороги и поехал вдоль валков, где только что прошла машина. Еще издали он увидел голубой берет Попова. Подъехав ближе, узнал комбайн Семечкина. Сам Пашка сидел на кучке соломы, курил, сбив кепку на затылок, Попов стоял рядом. А в стороне, у соломокопнителя, топорщилась фигура Тетеркина. «Безусловно, авария. Пашка зря стоять не будет, не тот человек».

— Что стряслось? — крикнул он, заглушив мотоцикл.

— Хомяка поймали, — ответил Попов и посмотрел на Тетеркина.

Тот стоял к ним спиной, засунув руки в карманы длиннополого пиджака. Широкие шаровары юбкой висели на нем, скрывая ботинки.

— Какого хомяка? — не понял Уфимцев. Он оставил мотоцикл, подошел к Попову. — Почему стоите? Сломалось что-нибудь?