Большие Поляны - [29]

— Ну, так нельзя! — возмутился Уфимцев. — Мы не можем не помочь государству, с хлебом в стране туго... Куда же тогда излишки зерна?

— Раздать колхозникам, — ответил Векшин.

— Опять двадцать пять! — пришел в негодование Уфимцев.

Он ничего другого и не ожидал от Векшина, так как знал его настроения теперь хорошо: дать колхознику побольше сейчас, не заботясь о будущем колхоза. Не ясно Уфимцеву было одно: поступал он так, чтоб завоевать себе дешевый авторитет, или искренне ошибался. Но то и другое было нетерпимо.

Вмешалась в разговор Стенникова:

— Ты, Петр Ильич, не прав, не надо тут упорствовать. Колхозы созданы не только для того, чтобы колхозникам в них прокормиться, они обязаны продавать свои продукты, снабжать ими города и рабочие поселки. И чем больше будут продавать, тем лучше: больше денег, дороже трудодень.

— Позднин как-то умел эти дела делать, — произнес Векшин. Он будто не слушал Стенникову. — Тоже директивы были, а мы всегда с хлебом оставались. А в прошлом году при новом руководстве все из амбаров замели, едва по кило на трудодень набрали.

— А как Позднин делал? — поинтересовался Уфимцев.

— Умел делать, — оживился Векшин. — Не худо бы поучиться. И начальство было завсегда довольно, и мы без хлеба не сидели.

Уфимцев посмотрел на Стенникову, может, она знает, как Позднин выходил в таких случаях из положения, но та недовольно поморщилась. Потом сказала:

— Можете посоветоваться с Поздниным, ничего зазорного в этом я не вижу. Только думаю, вряд ли будет прок от этого...

— Будет прок! — вскочил Векшин. — Позднин научит, как правильно хозяевать. У него — опыт, пятнадцать лет колхозом руководил, орден «Знак Почета» в пятьдесят шестом году ему не за красивые глаза дали.

Уфимцев поколебался немного, потом открыл ящик стола, смахнул туда почту.

— Ну что ж, давай сходим.

6

Позднин встретил их во дворе своего дома. Он сидел под навесом на низенькой скамеечке а обтесывал топором березовую чурку.

— А-а, гости! — не удивляясь, но явно радуясь, хрипловато, с одышкой произнес он. — Проходите, присаживайтесь.

Они поздоровались с ним за руку. Уфимцев сел на табуретку, Векшин — на верстак, стоявший у стены. Под навесом было прохладно, пахло березовыми вениками, висевшими на жерди под крышей.

— Вот спасибо, что наведались, — оказал Позднин, откладывая топор, сметая с шаровар стружки. — Я было тут совсем окочурился, кончала меня задышка. Ну, думаю, умру. Да нет, опять вылез.

Позднина мучила астма. Говорил он тяжело, с одышкой, у него все время что-то посвистывало в груди.

— Мы к тебе, Трофим Михайлович, на совет, — сказал Векшин и кивнул Уфимцеву, — покажи ему телефонограмму.

Пока Позднин читал, щурясь и запрокидывая голову, относя телефонограмму от глаз на вытянутую руку, Уфимцев смотрел на бывшего председателя колхоза; он с весны не видел Позднина и сейчас отметил про себя, как тот сдал: похудел, побледнел, появились отеки под глазами. Он отвел от него взгляд, машинально оглянулся — на стены навеса, сложенные из тонких, потемневших от времени бревнышек, на зеленые веники под крышей, с копошившимися в них воробьями, и вдруг вспомнил, что в тот год, когда он вернулся из армии, у стены, где сейчас верстак, стоял плетеный короб, набитый сеном. Короб был еще новый и сладко пах корой. Груня спала в этом коробе, и он, крадучись, пробирался во двор, забирался к ней под тулуп. Стояла осень, ночи были холодные, и Уфимцев сейчас всем телом ощутил, как тепло было тогда под тяжелым тулупом, рядом с пышущей жаром Груней...

— Да-а, трудная задача, — сказал Позднин, возвращая телефонограмму. — Очень трудная... Как думает председатель?

Уфимцев вытащил из кармана пиджака бумажку.

— Вот мы тут подсчитали наши резервы. Из подсчетов следует, что можем принять обязательство на сверхплановую продажу десяти тысяч пудов.

— Хо! — взорвался Векшин.

Уфимцев пристально взглянул на него и, ничего не ответив, продолжал:

— В этом случае полностью засыплем семена, выдадим колхозникам по два кило зерна на трудодень, и еще останется у нас тысяч десять пудов на фураж, на непредвиденные нужды.

Позднин слушал, не шевелясь, не перебивая, а когда Уфимцев замолчал, он пожевал губами — и было не ясно: не то он одобрял этот план, не то нет.

— А как ты думаешь, Петр Ильич? — спросил он Векшина.

— Отказаться! — отрезал тот. — Никаких продаж... Мало ли что советуют. Это же дело добровольное — сверхплановая сдача. Не можем — и все! Зерно самим нужно... колхозникам.

— Я уже тебе говорил: нельзя не взять обязательств на сверхплановую продажу, — ответил раздраженно Уфимцев. — Есть у нас такая возможность, хотя и небольшая. Повторяю, наших хозяйственных планов это не нарушит.

Векшин подскочил к Уфимцеву и, дико тараща цыганские глаза, стал доказывать, как непродуманно поступает тот. Говорил он горячо, тыкал кулаком в воздух, поглядывал на Позднина, ожидая его поддержки. Уфимцев не отвечал, сидел, скривив в улыбке рот.

Когда Векшин выдохся, уселся вновь на верстак, Позднин сказал:

— Я бы так вам посоветовал, дорогие товарищи: принять сколько-то на продажу сверх плана, раз такая директива сверху есть, но со сдачей шибко не торопиться. Семян засыпать побольше, страховой фонд создать, в отходы побольше пустить — вот хлеб и останется.