Большие каникулы - [14]
Вот он! Весь трепещет. Глаза пылают.
Откуда-то с верхнего этажа раздается плач, время от времени прерываемый иканием, как шипение патефонной иглы на сломанной пластинке. Рыцарю этот звук знаком: это плачет, всхлипывая, девочка. Жертва? Несколько прыжков — и он уже наверху. Здесь, скрючившись и уткнувшись носом в полочку живого уголка, плачет какая-то девочка. Так, сгорбленная, заплаканная, с растрепанными косичками она кажется плакучей ивой, выросшей в цветочном горшке.
— Чего ревешь? — громовым голосом вопрошает рыцарь.
— Мальчиш-ка по-бил… — отвечает девочка.
— Какой? Как посмел?
В глазах рыцаря, под сведенными бровями, делается темно, как в небе. В грозовом небе, полыхающем молниями.
— Вон тот, — указывает девочка на мальчишку в матроске.
— Пошли.
Он берет ее за руку и, мрачный, взъерошенный от возмущения, полный мстительных замыслов, направляется к агрессору.
— Послушай, ты, хулиган, почему ты ударил эту девочку? Негодяй, несчастный, не видишь, какая она слабенькая?
— Я? Я ее ударил? — растерявшись, защищается матрос. — Я только толкнул ее немного… в шутку. Да, по правде сказать, даже и не задел. А потом… — ноет хулиган, поглядывая на бицепсы рыцаря, — она тоже меня злыднем назвала!
Девочка всхлипывает, заплетая косички.
— Он подставил мне подножку и стал дергать за косы, — объясняет она. — И тогда я сказала ему «злыдень», а он стал толкаться.
Рыцарь несколько секунд молчит, обдумывая ситуацию. И вдруг набрасывается на девочку:
— Значит, ты сказала ему «злыдень»? Ты, несчастный мышонок, позволяешь себе оскорблять мальчика? А ну, катись отсюда, не то как дам — своих не узнаешь!
Дрожа от сдерживаемой ярости, он смотрит вслед улепетывающему по лестнице «мышонку», затем, повернувшись к моряку, по-рыцарски хлопает его по плечу:
— Знаешь, друг, ты меня прости. Я думал, ты побил ее так, без причины… Но если она тебя оскорбила, я согласен.
Вот почему я сказал вначале: пессимисты не правы. Рыцарство не исчезло. Они просто не знакомы с Гогу Буздуганом!
ШКОЛЬНИК… В УЗЕЛКАХ
СТОЯЛ МЯГКИЙ И ТЕПЛЫЙ ВЕСЕННИЙ ДЕНЬ, когда, в очереди у телефона-автомата я познакомился с изображенным здесь мальчиком. И прошу вас поверить мне, дорогие читатели: на этот раз художник не преувеличил ни капли. Именно так он и выглядел. Может быть — даже определенно — лишь более вспотевшим. В остальном же все — как вы видите: закутанный в пальто, из-под которого выглядывали полы вздувшегося пиджака, в двух или трех, не помню точно, жилетках, с тремя — это я помню точно — галстуками и все, все — в узелках, с головы до пяток. Так, закутанный в сто одежек и взмокший от жары — прошу вас поверить мне и на этот раз! — он казался кочаном капусты, вытащенным из бочки с рассолом.
Люди в очереди смотрели на него сочувственно, как на больного.
— Ангина? — спросила старушка, готовая уступить ему очередь.
— Вот еще. Ничего подобного, — ответил парнишка, пожимая плечами.
— Тогда ларингит, — предположил какой-то юноша. — Ты, вероятно, хочешь позвонить в аптеку. Пожалуйста!
— Нет у меня ларингита, — промямлил тот.
— Наверняка плеврит, — послышался еще чей-то голос. — Мальчику надо в больницу. Пусть позвонит!
И все уже собрались отойти в сторону, когда наш герой вдруг рассмеялся:
— Спасибо, что вы уступаете мне очередь, но не беспокойтесь, я вполне здоров… Просто у меня, если уж вы хотите знать, идут контрольные. Эту идею — продолжал он, указывая на свою одежду, — подсказал мне платок. Точнее, узелок на платке. Знаете этот прием? Все очень просто. Вы боитесь что-нибудь забыть? Раз — узелок на платке! Боитесь забыть что-нибудь еще? Раз-раз — два узелка, и так далее. Раз-раз-раз! Не надо никакой памяти! Идете на контрольные с пустыми руками, без ранца, только посвистываете. Черновик по истории — нагрудный платок; тетрадь по географии — клетчатый платок; по арифметике — полосатый, или, соответственно, пестрый… Я даже не хожу в книжный магазин, прямиком — в текстильный:
— Дайте, пожалуйста, платок.
— Большой, маленький?
— Э-э-э, можно и поменьше. Для прикарпатских холмов.
Или перед контрольной — прихожу к маме:
— Мамочка, дай мне еще пять платков!
— Ох, уморил ты меня этими платками, — говорит она. — Купил бы капли от насморка…
— Какие капли? Зачем капли? Для меня насморк — благословение… Хм…
Мальчик на минуту замолчал, потом усмехнувшись продолжал:
— Бывают, конечно, и недоразумения. Однажды проштудировал я всю зоологию, оформил ее художественно, в шестидесяти пяти узелках и вышел пройтись; возвращаюсь — ужас!
Мама стирает. Весь класс слоновых уже в воде, амфибии — в пене, а она как раз собирается залить кипятком дромадеров и верблюдов. Нет, узелки — дело верное! Нехватило платков — берешься за шнурки на ботинках. Например, по истории: один узелок — значит, задали про Рареша. Еще один — значит, он правил дважды. Двойный узел означает тысячелетие, простой — сто лет, вот такусенький — десять, а единицы я пишу на ногтях. Кончился шнурок? Перехожу на другой ботинок, второе царствование. Войны я ношу на платках. Выглаженный платок — не вел войн. Смятый — вел и проиграл. Морской узел — сражение на море. Рыбачий — на реке: Васлуй там, Кэлугэрень, Высокий мост, мало ли… Поэтому я никогда не ношу сандалий. Предпочитаю ботинки… И шнурки подлиннее. Теперь, когда идут контрольные, я так и хожу, закутанный: тулуп, пиджак, брюки, ботинки… Жарко, конечно, жарко до чертиков и на улице и в школе. Тем более, что я возле печки сижу. Ох, хоть бы уж поскорее кончилось! Я и сплю в ботинках. Не могу развязать шнурки. Два дня мучился с химическими формулами… Ну уж зато потом… ах! потом я сброшу и тулуп, и пиджак, и жилетку… Отнесу все в химчистку. Но пока об этом не может быть и речи. Нет! Я уж и так один раз влип… Вся Южная Америка растопилась: пуговицы оказались казеиновые. Сейчас я звоню домой. Забыл шарф. А на нем обозначено число верблюдов в Северной Африке…
