Большевики - [19]

Наследие Михаила Бакунина (1814—1876) является в основном частью западного анархизма. В своей стране Бакунин имел немного последователей. Его жизнь была воплощением идеала радикализма, примером настоящей революционной деятельности и вошла в историю как типичная для всего движения.

Бакунин был из породы людей, вызывающих или бурный восторг, или полное неприятие. Любая попытка создать объективное жизнеописание, вероятно, будет лицемерием. Недружелюбно настроенный биограф обязательно отметит, что его бунтарский дух являлся следствием беспорядочной жизни; такой революционер не может примириться ни с одной из социальных систем. Благожелательно настроенный биограф будет вынужден опустить или преуменьшить отрицательные черты характера Бакунина: расизм, ксенофобию, полную безответственность, которая толкала к настоящим преступникам и явным сумасшедшим вроде Нечаева. В Бакунине, в явно преувеличенной форме, совместилась вся сила и слабость русского революционного движения, от героического и патетического до финального поражения (его увлеченность большевизмом), в котором было больше пафоса, нежели героизма.

Бакунин был дворянин и пробовал себя в одной из немногих профессий, предоставляемых его классу, – военной. Оставив службу в армии, он прошел курс ученичества в московских философских и литературных кружках и в скором времени сбежал в свободный западный мир. В Европе (именно так, сознательно или бессознательно, русские интеллигенты, в отличие от России, называли Запад) этот студент, изучавший немецкую философию, с головой окунулся в радикальные социалистические движения, наложившие отпечаток на 40-е и 50-е годы XIX столетия. Бакунин стал (и так и остался) так называемым заезжим революционером. Не было восстания, фактического или планируемого, в Праге в 1848 году, в Дрездене в 1849 году, в Польше в 1863 году, множества предпринятых восстаний во Франции и Италии, в которых Бакунин не был бы готов принять участие, предоставив свою помощь в качестве составителя манифестов, теоретика революционного движения и тому подобного.

Часть сознательной жизни Бакунин провел в тюрьмах и ссылке. В 1851 году австрийские власти выдали его России. Существует анекдот, согласно которому Бакунин, всегда остававшийся патриотом, после передачи его царской полиции воскликнул, что на русской земле хорошо даже в кандалах. (Писатель в XX веке мог бы сказать, что это была «фрейдистская оговорка»; передача Бакунина, борца за независимость поляков, на самом деле произошла на территории Польши, правда входившей в состав России.) Лишенный всякой сентиментальности жандарм ответил Бакунину: «Разговоры строго запрещены».

Во время пребывания Бакунина в тюрьме произошел инцидент, который его биографы затрудняются объяснить. Николай I, как уже можно было заметить, имел прямо-таки советское пристрастие к слушанию и чтению публичных покаяний заключенных в тюрьму врагов. Это же было предложено и Бакунину. Результатом явилось его признание (увидевшее свет лишь после Октябрьской революции), которое царь прочел с огромным интересом и в целом одобрил. Бакунин всячески восхвалял царя и поносил западных либералов и парламентариев. Не стоит представлять это признание как ловко составленный и оправданно лживый документ (как это сделал советский биограф Стеклов), дававший Бакунину надежду на смягчение приговора или уподобляться профессору Вентури, видевшему в признании Бакунина «негативную сторону его личности» и предположившему, что Бакунин хотел «намеренно… ввести в заблуждение и привлечь на свою сторону царственного тюремщика».[24]

Бакунин не был бы собой, если бы не добивался послабления тюремного режима, который действовал на него губительно (следующее поколение русских революционеров с презрением отвергало подобные приемы. Они искали мученическую смерть, как это было с Чернышевским). Правда, отдельные части признания звучат по-настоящему страстно. Поведение Бакунина в какой-то мере можно объяснить тем, что революционер искал что полегче. Как это ни печально, но лучше было выразить симпатию к самодержавию, чем лестно отозваться о либеральном реформаторе западного толка.

Николай I был лишен сентиментальности, и признание не принесло Бакунину освобождения. После смерти Николая I заключение в Шлиссельбургской крепости заменили ссылкой в Сибирь, где Бакунин мог, по крайней мере, свободно передвигаться и общаться с людьми. Длительное заключение в крепости для человека его темперамента неизбежно закончилось бы сумасшествием, как это случилось со многими. Из Сибири ему удается довольно быстро сбежать за границу. В 1861 году он уже в Лондоне, и интересуется очередной революцией.

Для историка, не обременяющего себя серьезными исследованиями, Бакунин – огромный, большой любитель поесть (можно сказать, обжора), беспрерывно курящий и пьющий чай (или крепкие напитки), живущий за счет друзей и ведущий весьма безалаберный образ жизни – был «типичным русским революционером», или, что еще хуже, «типичным русским человеком». Этот образ так же грешит преувеличениями, как образ типичного русского интеллигента: утонченный, в высшей степени образованный человек. Но зачастую стереотипы бывают намного значительнее действительности. Ленин (это никак не связано с его неприятием многих революционных традиций России) в личной жизни демонстрировал невероятную, прямо-таки буржуазную, умеренность и рассудительность; не было никого, кто бы с большей антипатией относился к представителям богемы. В свою очередь, эти черты проявились в советских государственных чиновниках, чей конформизм, и не только в политической сфере, заставил бы перевернуться в гробу Бакунина и Герцена.